Шрифт:
Пролог
— Куда тебя чёрт понёс?!
Лёка разогнулась и посмотрела в ту сторону, куда улетел громогласный вопль бабули. А где Светка? Которую — обшарила она взглядом непролазные еловые заросли молодняка — точно куда-то унесло. Вон и потревоженные ощетинившиеся ветви уже не колышутся. Хотя…
Макушка одной из молоденьких ёлок вроде качнулась.
— Туда-туда, — заметив, как старшая внучка крутит головой, буркнула бабуля и разворчалась: — Сказала же: в ту сторону ни ногой. Не девка, а наказание!
—
Раздумывая: и чего тревожиться по пустякам? Особенно в такой чудесный денёк. В их любимом шикарном ельничке, куда ещё не занесло ни единого грибника. Здесь белых грибов больше, чем бородавок на жабе. И это всего лишь середина августа. В начале сентября тут не протолкнёшься — покосилась Лёка на пузана в аккуратной, не тронутой червями шляпе. Буквально умолявшего отправить его в корзину — по роже видать.
В конце концов — раздражённо фыркнула она — Ветке не пять лет: семнадцать. Этот лес она исходила вдоль, поперёк и наискось. Даже потеряв их, мимо грунтовки не промахнётся: где-нибудь туда выйдет. Болото и вправду по другую сторону — да и Ветка в него не полезет: не дура.
Что ж тогда растревожило их почтенную Ладу Всеславну? Почему с детства бабуля им с Веткой талдычила: в ту сторону ни ногой?
Положим, в детстве Лёка верила, что тамошний леший-злыдень только и ждёт, чтобы ухватить её поперёк живота и уволочь в свой грязный раздолбанный домишко. Но теперь-то попробуй, перехвати поперёк живота ту же Светку: насмерть залягает дылда длинноногая. Не позволит безнаказанно лапать себя какому-то озабоченному лесному дикарю. Леший он там, не леший…
Не разгибаясь, Лёка покосилась на бабулю: той на месте не оказалось.
— Задрыга чёртова! — донеслось уже из ельника, причём с той самой запретной стороны. — Ветка! Драть тебя не передрать! Откликнись, паразитка! Пока дрыном тебя не отходила!
На чём бабуля подозрительно умолкла. Лёка уже нагнулась над приглянувшимся красавцем в идеально скроенной гладкой шапке. Хорошенький — умереть, не встать! Срезала его аккуратно, в корзину положила осторожно, подоткнув под крутые бока влажный мох. Разгибаясь, мазнула взглядом по оставшемуся на земле белому пеньку и оторопела. С пористого круглого среза на неё смотрел глаз.
Человеческий — никаких сомнений. Правда, радужка почти белая: от глазного яблока трудно отличимая. И даже серенький зрачок еле просматривался на их фоне. Нет, ну, реально глаз! В обрамлении торчащих пучками белёсых ресниц. Он ещё и подмигнул — глюк игривый.
В груди так щемануло, что вышибло слезы. Промокнув их закатанным рукавом рубахи, Лёка снова вытаращилась на грибной пенёк: глюк пропал. Ну, что ж, бывает — неуверенно объяснила себе необъяснимое. Померещилось. Может, оттого, что редко разгибается? Кровь к голове прилила?
И вдруг всеми печёнками почуяла что-то недоброе, ползущее из ельника.
Позабыв и про грибы, и про корзину, вломилась в густую ершистую поросль.
— Ба! Ты где?! — с непонятным ей самой недоверием покликала она. — Вета!
Страх, казалось, взметнулся на пустом месте. И пустота этого места пугала больше всего. Пуще непонятного молчания тех, кто просто не мог убрести так далеко от неё. Будто сквозь землю провалились — промелькнуло в голове, когда ельник внезапно закончился.
Лёка выкатилась на прогалину, которую с трёх сторон обступили вековые сосны. Дылды гладкоствольные — лишь где-то далеко над головой ощущалось высокомерное безмолвие застывших крон. Она как-то не сразу осознала: с ними… что-то не так. Верней, под ними. Ни кустарника, ни подлеска — даже самого чахлого.
Оглянулась назад: ельника, сквозь который проломилась бульдозером, за спиной не было. Те же сосны, сомкнувшие жутковатый хоровод гигантов, решивших задавить своими телами пойманную в капкан дурочку.
— Не может быть, — решила взрослая девушка с высшим образованием и твёрдой верой в победу здравого смысла над пустыми суевериями. — Бабуль?! Ветка?! Вылезайте! Вот, совсем не смешно! — потребовала она прекратить это безобразие.
И тут Лёка обнаружила, что в груди щемануло не зря. Не может быть — продолжала она упрямиться, хотя ноги стремительно погружались в плотную таёжную землю, как в какой-то жиденький пустынный бархан. Рефлексы опередили разум: попытавшись воспрепятствовать катастрофе, она упала на живот и раскинула руки.
— Даже ухватиться… не за что…, — пыхтела под нос, стараясь вонзить пальцы в землю, чтобы хоть как-то себя заякорить.
Если повезёт, уцепится за какой-нибудь корень: их под тонким слоем перегноя полным полно. А порвать такой канат или выдернуть его из-под земли совсем непросто — метались в башке утешительные мысли, разгоняя панику.
— Слава Богу! — с облегчением вырвалось у нелепой утопленницы.
Но, не в голос, а с каким-то глухим сипом: горло перехватило, словно её душили. Попыталась поорать — ничего, ни единого звука. Стопроцентная немота: только губы бесполезно шлёпают.
Кончики пальцев насилу зацепились за вожделенный корень: достаточно толстенький, упругий. Тело ушло в землю по пояс, однако ухватиться покрепче не удалось: корень выполз из рук ужиком. Пальцы процарапали на прощание землю — лишь тут до Лёки дошло, что здесь даже трава не растёт. Такой земли в тайге не бывает.
С этой последней запоздалой мыслью она и ухнула под землю целиком. Глаза зажмурились сами собой. Руки хаотично зашарили в поисках хоть чего-то, за что можно зацепиться. И не нашарили ничего, кроме воздуха. Ошалевшие от череды невероятностей и нелепостей мозги, наконец, выдали здравую мысль: может, поэтому и до бабули с Веткой не докричалась?