Простой план
Шрифт:
Когда мы прибыли на место, пес отказался вылезать из машины. Я открыл ему дверцу, но он отпрянул от меня, начал скулить и скалить зубы, шерсть на его загривке вздыбилась. Мне пришлось тащить его, ухватившись за бельевую веревку.
Спрыгнув на землю, он встряхнулся и рванул вперед, в поле.
Я бежал за ним, держа веревку в левой руке, а лопатку – в правой. Пистолет был заткнут за пояс.
Снег, хотя и таял, местами оставался еще довольно глубоким и доходил мне до колен. Он был тяжелым и влажным, как белая глина, и продвигаться вперед с каждым шагом было все труднее. Брюки мои намокли и липли к икрам, так что со стороны, наверное, могло показаться, будто на мне спортивные
Я поднял воротник куртки. Мэри-Бет бежал впереди, обнюхивая снег и довольно виляя хвостом.
Мы продвигались к середине поля, где когда-то стоял отцовский дом. Ветряная мельница осталась слева, ее почти невозможно было различить в пелене дождя.
Я остановился на том месте, где, как мне казалось, когда-то находилось крыльцо, и бросил веревку и лопатку на снег. На конец веревки я наступил ногой, чтобы собака не убежала. Потом вытащил из-за пояса пистолет.
Мэри-Бет начал пятиться к дороге, но смог удалиться лишь футов на десять – веревка натянулась, и ему пришлось остановиться. В снегу выделялись извилистые полосы наших следов; они, словно нити, соединяли нас с фургоном, оставленным у дороги. Зрелище представлялось довольно зловещим: густой туман серовато-белой стеной преграждал нам обратный путь, превращая нас в пленников этого грязного поля. Со странным чувством, близким к страху, я наблюдал эту картину, так напоминавшую сцену из сказки, в которой смешались ужас и предчувствие надвигающейся беды.
Я вдруг подумал о том, что Карл, вполне вероятно, уже мертв. Мне не хотелось в это верить – гораздо спокойнее было бы представить себе, что, бесцельно прослонявшись все утро по лесу, они с Бакстером сейчас возвращаются в город, но разум отказывался подчиняться моим тайным желаниям. Вопреки воле, воображение упорно рисовало заброшенный сад, приютивший самолет. Снег, укрывавший его, уже наверняка растаял, и теперь не заметить его в лесу было просто невозможно. Я видел перед собой ворон, искривленные чахлые деревца. Видел, как Вернон – очень спокойно, отработанным жестом – достает из кармана пистолет и стреляет Карлу в затылок. Я отчетливо представил себе, как Карл падает и снег обагряется кровью. Птицы, напуганные выстрелом, взмывают в воздух. Их крики эхом разносятся по пустынному саду…
Убийство собаки, которое я замышлял как акт милосердия, вылилось в жестокую пытку.
Я обошел Мэри-Бет сзади и прицелился ему в загривок, но стоило мне спустить курок, как пес вдруг ринулся на меня. Пуля угодила ему в нижнюю челюсть, раздробив ее так, что она как-то нелепо повисла. Пес, заскулив, свалился на бок. Язык оказался перерезан – из пасти хлестала кровь.
Когда Мэри-Бет попытался подняться, я, испытывая ужас и отвращение, выстрелил снова. На этот раз я пробил ему ребра. Он перевернулся на спину, задрав лапы вверх, и так и застыл в этой позе. Грудь его тяжело вздымалась, из пасти вырывались глубокие, клокочущие звуки. Я решил было, что этого достаточно, что пес сдохнет и так, но вдруг он опять отчаянно засучил лапами, пытаясь перевернуться и подняться, издавая при этом дикие вопли, никак не похожие на лай. Они то затихали, то становились громче, но не смолкали ни на секунду.
Я шагнул вперед и склонился над истерзанным телом. Пот лил с меня градом, руки стали влажными и скользкими и предательски дрожали. Я приставил дуло пистолета к его голове. Закрыв глаза, напрягшись всем телом, я нажал на курок.
Раздался сильный треск, вдали отозвалось сдавленное эхо выстрела, и потом воцарилась тишина.
Дождь усилился, и его, теперь уже крупные, капли вовсю решетили слежавшийся
Мэри-Бет лежал в луже крови; огромное розовое пятно расплылось вокруг его головы и плеч. Мне было стыдно смотреть на него. Я вспомнил отца, который отказывался забивать скот на ферме и потому не держал никакой живности; с завидным упорством следовал он этому принципу всю свою жизнь, невзирая на презрительные насмешки со стороны соседей. И вот сейчас я нарушил его табу.
Отступив от собаки, я устало вытер лицо перчаткой. Вокруг сгущался туман, отгораживая меня от внешнего мира.
Я поднял с земли лопатку и начал копать. Верхний слой земли глубиной дюймов в десять был мягким и влажным; потом возникло ощущение, будто я пытаюсь пробиться сквозь бетонную плиту. Лопатка со звоном вонзалась в мерзлую землю. Я попробовал долбить сапогами, но безуспешно: я не продвинулся ни на дюйм глубже. Что ж, оставалось лишь захоронить собаку в этой мелкой, десятидюймовой, могиле, иного выхода я не видел – не тащить же было окровавленное тело назад, к машине.
Я схватил Мэри-Бет за лапы, опустил его в выкопанную ямку и сверху закидал комьями грязи, которой едва хватило, чтобы прикрыть пса полностью. Затем подгреб снегу и слепил из него небольшой холмик. Конечно, сооружение это было недолговечным. Если весной труп не выкопает какой-нибудь хищник, то уж Джордж Мюллер, новый хозяин фермы, обязательно обнаружит его при вспашке поля. Я испытал угрызения совести, когда подумал о том, как отнесся бы Джекоб к такому кощунству. Я предал своего брата даже в этом.
По дороге домой я плакал – в первый раз после того, как убирал квартиру Джекоба. Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, чем были вызваны эти слезы, наверное, я оплакивал всех сразу – Карла и Джекоба, Мэри-Бет, Сонни, Лу и Ненси, Педерсона, родителей, Сару и самого себя. Я пытался успокоиться, думать только об Аманде, о том, что она никогда ничего не узнает, что моя дочь вырастет, окруженная всяческими благами, добытыми нашими преступлениями, но поверить в это было трудно. Все это казалось пустой фантазией, несбыточным счастливым концом волшебной сказки. Я вдруг понял, что мы слишком идеализировали будущее, и это усугубляло мою печаль, добавляя ощущение тщетности и никчемности наших притязаний. Новая жизнь никогда не будет такой, какой мы представляли ее в своих мечтах; нас ожидала тяжкая участь беглецов, жизнь, исполненная лжи, уловок и постоянного страха разоблачения. Мы никогда не уйдем от того, что совершили; наши грехи будут преследовать нас до самой могилы.
На въезде в Форт-Оттова мне пришлось притормозить у обочины и дождаться, пока поток слез иссякнет. Я не хотел, чтобы Сара узнала о моей слабости.
Когда я подъехал к дому, время уже перевалило за полдень. Я повесил лопатку на крюк в гараже, потом прошел в дом. Меня знобило, лицо распухло от слез, руки были ватными и слегка дрожали.
Сара окликнула меня из гостиной.
– Привет, – прокричал я в ответ. – Я уже вернулся.
Я услышал, как она встала, чтобы выйти встретить меня, но в это время зазвонил телефон, и Сара прошла на кухню.
Я уже снял сапоги, когда она выглянула в коридор.
– Это тебя, Хэнк.
– Кто? – прошептал я, двинувшись ей навстречу.
– Он не назвался.
Я вспомнил, что Карл обещал позвонить, когда они вернутся из заповедника, и испытал облегчение.
– Наверное, это Карл?
Она покачала головой.
– Не думаю. Он бы обязательно спросил про ребенка.
Сара была права, но мне все равно хотелось верить, что звонит именно он. Я прошел в кухню и взял трубку, ожидая услышать голос Карла.