Простой план
Шрифт:
– То, что мы вам сообщили о серийных номерах, – сказал Ренкинс, – разумеется, должно остаться между нами. Иначе нам не удастся отловить тех, кто причастен к делу.
Фремонт, поддакивая коллеге, кивнул.
– Так что если вы станете откровенничать с прессой…
– Да, – перебил я, – понимаю.
– Если вы нам понадобитесь, мы сможем вас здесь разыскать? – спросил Ренкинс.
– Да, конечно. – Я махнул рукой в сторону магазина «Рэйклиз». – Я работаю вон там.
Агенты взглянули на магазин.
– Возможно, нам и не придется вас беспокоить, – произнес Ренкинс. – Все, кажется,
– Да, – слабым голосом отозвался я. А в голове вертелось: «Сепия. Терракота. Кирпичный».
– Еще раз простите, что пришлось впутывать вас в это дело. Но такая трагедия… – И Ренкинс дружески сжал мое плечо, после чего оба они повернулись и, один за другим проследовав вверх по лестнице, скрылись за массивными дверями ратуши.
Ноги мои сами двинулись к обочине, спустились на проезжую часть улицы и пересекли ее. Моя машина стояла чуть поодаль – ноги вывели меня к ней и остановились у дверцы. Словно по волшебству, рука, выбравшись из кармана, сама открыла дверцу, и мое тело, перегнувшись в поясе, нырнуло на сиденье.
И только оказавшись в безопасной тиши собственного автомобиля, за плотно закрытой дверью, я позволил себе в полной мере осмыслить сказанное Фремонтом, впитать его слова, прочувствовать скрытую в них угрозу.
Деньги теряли свою ценность.
Моей первой реакцией, которая уже дала о себе знать во время разговора с Фремонтом и Ренкинсом возле ратуши, было глубокое отчаяние. Окровавленные тела Педерсона и Ненси, Сонни и Джекоба все разом вдруг ринулись на меня – четыре человеческие жизни, которые я оборвал собственными руками с одной лишь целью завладеть мешком денег – денег, которые на самом деле были лишь пачками цветной бумаги.
Сразу же вслед за отчаянием, как внезапный дождь из облака, нахлынула усталость. Это проявилась реакция моего тела на перегрузки последнего времени; кости мои словно размякли, и организм готов был к капитуляции. Я развалился на сиденье, голова упала на грудь. Почти три месяца я прожил в величайшем напряжении, словно узлом стягивавшим мои внутренности, и вот только что этот узел ослабили – вернее, разрубили одним ударом. Что ж, по крайней мере, пришло некоторое облегчение – теперь действительно все было кончено. Я мог прийти домой и сжечь деньги – единственную оставшуюся и самую убийственную улику, последнюю ниточку, связывавшую меня с серией злодейских убийств.
Пора уезжать.
Мысль об этом, пробившаяся сквозь отчаяние и усталость, была подобна сигналу тревоги, шедшему из глубин сознания, в которых еще живы были чувство опасности, решимость сражаться и которых еще не достигло известие о том, что битва окончена.
«Если Фремонт и Ренкинс выглянут сейчас из окна кабинета Карла, – донесся шепот из этих глубин, – они увидят тебя, до сих пор сидящего в машине, увидят, что ты совершенно выбит из колеи. Это может вызвать подозрение. Заводи мотор. Уезжай отсюда».
В этом настойчивом шепоте чувствовалась сила, сила убеждения. К этому голосу я внимательно прислушивался все эти три месяца и по
Но что-то меня все-таки остановило.
На углу улицы, футах в пятидесяти позади себя, я увидел телефонную будку. Солнце ярко высвечивало ее плексигласовые бока.
«Уезжай, – настаивал внутренний голос. – Сейчас же».
Я огляделся.
Через перекресток, в сторону церкви, шла женщина с маленькой девочкой в коляске. Женщина что-то говорила, а малышка крутилась в коляске, заглядывая матери в лицо. Одеты они были ярко, обе в желтых куртках. Я узнал их – это были Кэрол и Люси Дрейк, дочь и внучка Алекса Фридмана, владельца химчистки. С Кэрол я учился в школе; будучи старше меня на три года, она ходила в тот же класс, что и Джекоб. Я проследил, как они с дочкой подошли к церкви Сэйнт-Джуд и скрылись за ее дверьми.
Внутренний голос все не унимался, теперь в нем уже звучали настойчивые нотки: «Уезжай немедленно».
Я не слушал. С моего места прекрасно просматривалось окно кабинета Карла, но солнце, отражаясь в его стеклах, слепило глаза. Разглядеть Фремонта и Ренкинса было невозможно.
Обернувшись, я вновь посмотрел на телефонную будку, потом в последний раз окинул взглядом улицу. Она была пустынна.
Я быстро выбрался из машины.
Сара ответила на третий звонок.
– Алло? – прозвучал в трубке ее голос.
Я молчал; пауза получилась долгой и тягостной. Сидя в машине, я думал, что стоит рассказать обо всем Саре, как мне сразу же станет легче, душившая меня тревога рассеется, и я смогу переложить часть своих забот на плечи жены. Мне хотелось после этого утешить ее, приговаривая, что все образуется, и слова эти, я знал, были бы утешением и самому себе. Но теперь, услышав ее голос, я понял, что не смогу сделать это по телефону: мне необходимо было видеть ее глаза, чувствовать ее присутствие.
– Привет, – наконец произнес я.
– Ты все еще в полиции? – удивилась Сара.
– Нет. Я на улице. Звоню из автомата.
– Значит, мы можем поговорить?
– Можем.
– Я все знаю из выпуска новостей.
В ее голосе слышалось радостное волнение и облегчение. Она думала, что все кончено, что отныне мы свободны. Мне тоже хотелось так думать.
– Да, – сказал я.
– Все кончено, так ведь? Теперь мы – единственные свидетели. – Сара торжествовала. Мне даже показалось, что она готова рассмеяться.
– Да, – снова произнес я.
– Возвращайся домой, Хэнк. Я хочу отметить это событие. Я уже все подготовила.
Голос ее срывался от радости. И от этого на душе у меня стало еще горше.
– Теперь мы миллионеры, – тараторила Сара. – Начиная с этой минуты.
– Сара…
– Я думаю, ты не будешь на меня в обиде, Хэнк, но я совершила одну маленькую глупость.
– Глупость?
– Я съездила в магазин и купила бутылку шампанского.
У меня словно что-то оборвалось внутри. Я стоял, закрыв глаза и прижав к щеке телефонную трубку, уже заранее зная, что она скажет; я словно видел, как приближается этот миг.