Простой советский спасатель
Шрифт:
Мы расстались с Виталиком и двинули в нашу комнату. Я запоминал дорогу, считая двери от кухни. «Бедненько, но чистенько», – эти слова крутились в голове, пока я шел за другом. И, видимо, за настоящим другом Алексея Лесакова, о чужом человеке так не заботятся.
И тут я замер посреди коридора. До меня вдруг дошло, что представился я Виталику не своим именем, под которым прожил пятьдесят с хвостиком лет, а именем пацана, в теле которого я себе снился. Или все-таки не снился?!
Интересно, если я все-таки каким-то образом лежу в реанимации в своем времени, а мое сознание
И вот еще что странно: почему я не помню последние минуты или часы перед тем, как мы поменялись местами? Или это все-таки мой персональный реалистичный кошмар и я просто лежу под аппаратами и вижу живые сны?
Мы зашли в комнату, и я оглядел наше жилье уже осмысленным взором. Обычная юношеская берлога. В меру замусоренная, в меру разграниченная на зоны. Две панцирных кровати. Стояла такая у бабушки в саду, любили мы с двоюродными братанами на ней прыгать. Две совдеповские неубиваемые тумбочки с чуть перекошенными дверцами.
Неожиданно вспомнилась история знакомства моих родителей. Дверцы у этого лакированного предмета советского общажного интерьера то и дело приходилось чинить. Тумбочки хоть и добротные, но дверцы все время проседали, да и ножки у стульев подкашивались и норовили отвалиться. Вот девчонки и повадились просить парней отремонтировать, коменданта пока допросишься: то времени нет, то гвоздей. Заодно и женихов себе приглядывали порукастей да похозяйственней. Так и случались внезапные встречи и зарождались отношения. Так отец и приглядел веселую русоволосую девчонку, свою будущую жену, мою маму.
Интересно, а у Алексея Лесакова матушка жива? Я-то давно один по жизни, всех похоронил… И что делать, если да? Родная мать сына признает в любом облике, хоть калекой, хоть без лица. А тут, считай, сын и не сын вовсе, душа-то не его. Или все-таки сознание? Так, Леха, хватит философии, будем решать проблемы по мере их поступления!
Я присел на свою кровать и продолжил разглядывать незамысловатый пацанячий быт. Женька что-то собирал в сумку, возился у стола, потом у шкафа и не обращал на меня внимания.
Жекина сторона была увешана разномастными плакатами, от популярных советских звезд тех времен до зарубежных грудастых певичек. Встречались даже вырванные страницы из журналов «Крестьянка» и «Работница» с нашими советскими красавицами. Помню, когда в школу в среднее звено перешел, девчонки поголовно увлеклись песенниками.
Брали толстую тетрадку листов на девяносто шесть и записывали туда любимые песни советской эстрады, а в качестве украшения – вырезки из этих самых журналов, портреты звезд. В этих популярных журналах были даже развороты с фотографиями певцов и текстом песни с аккордами, а под Новый год – с календарем.
Я оглянулся на свою стену. На моей стороне висел один-единственный плакат с неизвестным мужиком на фоне заснеженных
Заглянул в прикроватную тумбочку. Внутри лежала электрическая бритва «Харьков» в кожаном чехле со сменными лезвиями и зеркальцем, вставленным в кармашек. Взял в руки, принюхался. Кожа все еще остро пахла, значит, недавнее приобретение. Интересно, откуда у студента-второкурсника такая дорогая вещь? Состоятельные по меркам Союза родители? Или заработал? Если заработал, то как?
Новые историки утверждали в своих умных книжках, что в конце «семидесятых» моральные нормы стали проще. Если вспомнить длину юбок, в которых ходили в то время советские девушки, то вполне соглашусь.
Юбочка Кати Снегиревой из «Афони» не оставляла никакого простора для воображения. Зато фраза «вот мы в ваши годы такое не носили» звучала так часто, что молодежь в нее искренне верила. В том числе и я. Пока не посмотрел однажды семейный альбом в подростковом возрасте. И не увидел мамины наряды. Удивился.
Кстати, и родная коммунистическая партия потихоньку начала терять авторитет. Советские люди понемногу смелели, отказывались ходить на общественно полезные мероприятия. И комсомольско-пионерским вожакам приходилось придумывать все новые и новые способы добровольно-принудительного шантажа.
Я хмыкнул про себя. С тех пор в этом плане мало что изменилось.
А я вот любил ходить с батей на демонстрации малолетним пацаном. Да и став старше, искал любой повод откосить от школьной обязаловки. То ли дело шагать в одном ряду с веселыми взрослыми мужиками завода «Полиграфмаш», с транспарантами и растяжками, с кучей шариков в потной ладошке и с приколотым на грудь флажком. Когда уставал, отец сажал меня на плечи, и моему восторгу не было предела.
Маршировать вместе со школой мне претило. Топать в школьной форме в обязательном пионерском галстуке через полгорода на площадь Ленина в колонне недорослей под раздраженные окрики уставшей классной руководительницы. Еще бы она, Анна Николаевна, была довольна: очередной праздничный день, как и десятки других, она тратила не на свою семью, а на чужих детей.
Лимонад и пирожки в заводском буфете перед началом движения. Пирожные трубочка или корзиночка с белковым кремом после. А дома ждала мама и родня, и мы уходили дружной толпой на старое стрельбище на пикник! Шашлыки, бадминтон, футбол, первые купания в море на майских… Эх… Как молоды мы были…
– Леха, ты чего сидишь? Переодевайся! Мы и так опаздываем! Если Стрижаков начнет с нашей вышки, влетит нам по первое число!
«Вышка? Что за вышка и во что переодеваться?» – я огляделся в поисках хоть какой-нибудь униформы.
– Твое барахло в шкафу, – ворчливо прокомментировал мою растерянность Жека. – Люська вчера притащила, да еще и отругала, мол, заняли все веревки своими плавками да майками! Подумаешь, цаца какая! – Женька повернулся ко мне лицом, и только тут я заметил, что на нем темно-синие шорты из легкой ситцевой ткани и белая майка-алкоголичка, эффектно обтягивающая подкачанный торс.