Просвещенные
Шрифт:
— Ты коснулась! — восклицает Бой.
— Ничего подобного, — спорит Гёрли.
— Точно коснулась, — не унимается Бой.
Они начинают спорить с пеной у рта.
— Папа, ну с чего ты так уверен?
Бой обнюхивает большой палец.
— Ага, — говорит он, — пахнет рыбой! Я ж говорю — коснулась!
Сэди:
— Чем это пахнет?
Наши голоса резонируют в кабинке мужского туалета.
Я:
— Вообще-то, это туалет.
Сэди:
— Жесть какая-то.
Я:
— Давай добьем и пойдем отсюда.
Сэди нюхает застенчиво, сдержанно,
Сэди протягивает руку и стирает белые крошки с моей верхней губы. Я чувствую, будто стою посреди летнего поля на верхней ступеньке стремянки и смотрю на уходящие за горизонт подсолнухи. На кой нужны эти наркотики, когда ты влюблен, ну или, по крайней мере, увлечен?
— Знаешь, — говорит она, — в этой книге про сноубордистов, которую я сейчас читаю, есть отличное место: «Нюхать с друзьями кокос в шумном баре весело само по себе, безотносительно кайфа. Это ощущение из серии „влезть на елку и не уколоться“ — из тех времен, когда круто купить „Плейбой“ или заглянуть девчонке под юбку, как будто у тебя встал в общественном бассейне, но под водой». И знаешь, мне очень хочется не уколоться с тобой, Мигель, правда. — Сэди целует меня в подбородок, и я чувствую себя заискрившей в микроволновке ложкой. — Пойдем еще бухнем, — говорит Сэди.
Я открываю перед ней дверь. Мне, может, и много чего недостает, но хороших манер не занимать. В изгиб на стыке ее шеи и плеча хочется впиться губами.
Слышны приближающиеся голоса, смех, дверь внезапно открывается, и в мужской туалет заваливаются мои старые друзья. Чтобы оградить честь Сэди, я шмыгаю и вытираю нос.
— Чувак! — кричит Гэбби. — Когда это ты вернулся?
Я рад его видеть — у него по-прежнему такой взгляд, будто у него есть какой-то веселый секрет, которым он может поделиться только с тобой.
Рико:
— Рад тебя видеть, кореш!
Чуко (яростно потряхивая руку):
— Вот это пацан, это, паре, наш пацанчик!
Гэбби:
— Ты надолго?
Я:
— На неделю. Примерно.
Чуко:
— Даже на развязку не хватит! А на Рождество почему не останешься?
Я:
— Вы-то как поживаете, пацаны?
Чуко:
— Все то же, паре, все то же.
С нашей последней встречи его заметно раздуло. Наверно, после того, как забеременела его жена.
— Здесь ничего не меняется.
Рико:
— Это точно, дружище.
Он говорит с южнолондонским акцентом. Когда несколько лет тому он вылетел с юридического факультета Атенео, его отправили в заграничную кулинарную школу. Его родители вроде как были знакомы с филиппинским послом при сент-джеймском дворе или что-то вроде того.
— Я только вчера из Хитроу. Еле успел. Но я-то знал, зачем еду, — рождественские вечеринки. Нас продержали шесть часов в Нарите. Ждали, пока здесь не пройдет циклон. Какая подстава с этими взрывами, нет, ты представляешь? Гребаные муслимы. А родители еще
Гэбби:
— Да ты все знаешь. Все уже так давно плохо, что хуже быть не может. Это все медиа уретрирует.
Мы смеемся над его оговоркой.
Сэди:
— Ну, не так все плохо. — По правилам манильской космологии она, конечно же, всех здесь знает. — Манила — это такой огромный тест Роршаха. По тому, что человек думает о нашем городе, можно многое сказать о нем самом.
Чучо:
— Сэди, и зачем ты связалась с этим злодеем? Шучу. Шутка! Шутка! Это же наш пацан. А ты знаешь, что этого гондольеро в свое время прозвали Атомным Шаманом? Видела бы ты, как он отплясывает со светящимися палочками. Но — укатил в места почище. Ты посмотри на него. Сплошной мед с молоком да «Феймос ориджинал пицца от Рэя».
Следует дружеский захват вокруг пояса. Отбиваясь, я треплю его за волосы.
Гэбби (в глазах искра):
— Чувак, есть чего?
Рико:
— Чего? — Лицо его просияло пониманием, дурашливой надеждой.
Все трое глядят на меня выжидающе.
Сэди смотрит на меня. Я — на Сэди. Потом на парней.
— Простите, пацаны. Все добили.
Мы вместе выкатываемся из сортира. Гэбби приобнял Сэди и явно что-то втуляет ей про меня. Чуко начинает пританцовывать и вскидывает кулак в такт музыке. Рико, положив мне руку на плечо, спрашивает:
— Слушай, а как твой дед? Как его здоровье?
Рико мне никогда не нравился. Он считает, что может быть со мной запанибрата, потому что после колледжа работал у деда помощником. Из него мог бы получиться успешный политик. Когда у этого мудака встает, шея затекает так, что голову уже не повернуть. А от недавнего знакомства с кокаином самооценка его зашкаливает.
Я:
— Дед в порядке. Все так же.
Рико:
— Знаешь, таких людей, как он, мало. О нем много чего можно сказать, но это честный человек в нечестном бизнесе.
Я:
— Эт-точно.
Рико:
— Ох и гонял он меня, но — все за дело.
Я:
— Не надо было обдолбанным на работу ходить.
Рико:
— А как иначе-то, чувак? Та еще работенка. Самый край был, когда к твоему деду приперся один тип и стал требовать встречи. Я выхожу, а он такой: «Я голосовал за губернатора Сальвадора. По одной из его программ получил диплом санитара и приехал работать в Манилу». А у самого руки дрожат: «Я старался как мог, но у меня ничего не осталось, и идти мне больше некуда. Мне нужна помощь, чтоб я мог сесть на корабль и добраться назад к семье». И вот он смотрит мне прямо в глаза и такой: «Если губернатор мне не поможет, я не знаю, что я с собой сделаю. Мне самому страшно». И похоже было, что он не шутит. Этот взгляд я уже, наверное, никогда не забуду. Он теребил край своей рубашки дрожащими руками. И я, короче, пошел к твоему деду, рассказал, а он такой: «Все они так говорят». А я: «Так что мне делать?» А он говорит: «Сам решай». Ну, я вышел и говорю парню — извините. Ты б его видел. Руки перестали дрожать, его всего как-то скрутило, и он сел на землю. Я не знал, что делать. И выдал ему, короче, все деньги, какие у меня были в кошельке. Мне нужно ворота закрывать, а он сидит там и пялится на мою подачку. Я часто думаю, что с ним потом произошло.