Протей, или Византийский кризис(Роман)
Шрифт:
Зря будущий император не вспомнил о том, что своими руками угробил нынче куда больше трех сотен. Но он, как и любой простой наркобарон, полагал, что не надо трогать проблему, пока она тебя не трогает. Ему всего лишь хотелось спать в последний день метагейтниона, тьфу, надо переходить на российский календарь, восьмого месяца, проще сказать — августа.
Но это было в тот день, а сегодня на дворе стояло уже пятое сентября, первая неделя осеннего Симеона Столпника, и задолго до рассвета в небесах воссияло созвездие Северной Короны, иначе — аль-Факка, а в нем — звезда Гемма. Возможно, это была звезда Ласкариса. Но кто его знает, это ведь звезда хоть яркая,
И опять-таки напомним, что было холодно, сыро и все еще пыльно.
Оборотни и прочие сверхъестественные существа теснились в палатах дьяка Выродкова под Никольской башней. Набилось их сюда раз в пять более обычного — никому не хотелось шататься по разгромленному городу и попадаться под горячую руку. Отсутствовал разве что Барфи, который сидел тише мыши при исламском штабе вне Москвы, поскольку мусульманская война разразилась у Касимова, и ее подробности стали известны позже.
Многие ели. На этот раз Катерина Вовкодав, разделившись на четыре тела, кухарила: две ее части сосредоточенно следили за гречневой кашей в огромных кастрюлях, две — кашу по столам разносили. Один из двух престарелых Абрамовых мыл миски в корыте, другой, как обычно, сидел за столом дьяка и тихо чесал языком. Дьяк печально не знал куда руки деть, орехов ему никто не принес, не до того было, да и не всем они были разрешены; из безвредного и доступного у оборотней имелась только гречневая каша, по счастью, крупы в запасах Арсенала хранилось на годы, а вода была в колодце под Арсенальной башней.
Грустно бездельничал, подпирая стену, поделившийся на дюжину покрытых синяками тел Дмитрий. Ему до восстановления требовалось еще недели три. Такой неудачи, как в этот раз, за ним не помнил никто. Поскольку до вызова с Сахалина ни Ёсикавы Кадзицу, ни Рафаэля Монжуа дело так и не дошло, других множителей в помещении не было и быть не могло, да больше бы сюда и не поместилось. Целую лавку занимал широкой тушей почти выздоровевший Тархан, грустящий лишь оттого, что не может проесть и пропить выплаченные ему чертоваром сто восемьдесят золотых. Виртуоз-провокатор Роман, удобства ради вернув себе волчью голову, единственный из всех кашей побрезговал и глодал огромную кость неизвестного происхождения. От него отворачивались, делая вид, что это его личное дело, на самом же деле ему завидовали, для большинства такая косточка кончилась бы печально.
Среди тех, кто бывал здесь редко, выделялась своеобразная пара близнецов. Их имен никто не помнил, да и не понять было тут, кто есть кто. Их условно звали Кай и Кайя. Это были близнецы-суккубы из императорского секретариата. В дни штурма и стрельбы они пешком, перебегая под пулями от одного укрытия к другому, добрались до Никольской и теперь судорожно переводили дух, уплетая за четыре щеки крутую гречневую кашу. Сказывалось напряжение, и раз примерно в четверть часа каждый из суккубов становился инкубом, притом происходило это в противофазе, и зрелище получалось потрясающее.
Из независимых оборотней, в штате отдела трансформации на постоянную работу не оформленных, присутствовали тоже многие. Не все знали друг друга в лицо, да и как его, это лицо, узнаешь, если оно каждый день новое, даже если человеческое. За средним столом все так же, положив на стол невыносимо болящие подкованные руки, сидел несчастный Платон, а рядом с ним — снова один из немногих допущенных сюда почти-людей, ресторатор Пантелей Крапивин. Он только что втер парню в запястья по щедрой порции бутадиеновой мази. Особых перемен во
Как проходил сюда Пантелей, вообще-то формально приставленный смотреть в Кремле за кобылой Ласкариса, — понять еще можно было, он человеком был не на сто процентов. Хоть и не знал он никаких тайн своего рода, но все же был высокогоричем, существом безусловно сверхъестественным. Из людей совсем без особых способностей здесь ожидаемо присутствовал полковник Юрий Годов, официальный начальник военнообязанных оборотней России. Как он сюда проходил — все знали: приходил и проходил, его попросту сюда пропускали.
Годов сидел с открытым ноутбуком. Вайфай под башней все еще работал, взрывы в Александровском саду кабель тоже не повредили. Новости по лентам шли совсем неутешительные, по меньшей мере странные. Премьер-министр Канады Лорна Маккензи первая из мировых лидеров заявила, что ее страна готова признать новое российское правительство. Однако Паналык Нанук, премьер канадской территории Нуннавут, имевший право по конституции наложить вето на такое признание, заявил, что ни один эскимос мира не признает подобного правительства, вставшего во главе России в результате путча и внешней интервенции. Эскимосы многие столетия терпели над собой византийский гнет и с хунтой сотрудничать не намерены.
Ему вторил премьер-министр территории Северо-Западных территорий, Ричард Три Медведя, от имени всех атапасков мира обещавший предъявить византийцам счет за долгие века унижения и угнетения. В политических бурях ОНЗОН, международной организации, доедавшей свой последней красный апельсин в Нью-Йорке, кто-то не очень умный попробовал задать вопрос — а когда и где эти народы контактировали, но ему напомнили, что мировые запасы полония-210 сосредоточены в месторождении на византийском острове Корфу, а это безусловно доказывает агрессивность Византии в отношении любой демократической страны, которая может подвергнуться интервенции со стороны российских войск. В Канаде разразился политический кризис, и ей стало не до Византии.
Напротив, о категорическом непризнании византийского режима в Москве решительно заявили страны, непосредственно заинтересованные в разрешении конфликта: Турция, Греция, Италия и оба Кипра. Исламский мир, будучи проинформирован о непрекращающихся столкновениях войск, лояльных к царскому режиму, с войсками исламской шиитской и ваххабитской оппозиции, имевших место под татарским городом Касимовом, выжидал: победа любой из сторон грозила неизвестно чем, но в осквернении священного праздника Ид аль-Фитр, очевидно, были виновны обе стороны, и богословы, стоящие у власти практически во всех мусульманских странах, пока что готовили каждый по две речи на любой возможный исход сражения.
Глава императорской Державствующей церкви, митрополит Мартиниан, в миру Мартын Полнозубов, после трехмесячного отсутствия внезапно объявился в старинной Пимиевой пустыни, что в Красноярской губернии, и возгласил пока еще не коронованному императору Константину трегубую анафему. Богословами ему было поставлено на вид, что анафема возглашается на первой неделе Великого поста, а до него еще весьма долго. В ответ на это митрополит возгласил им редко используемое «маран-афа», проклятие до пришествия Господа нашего, и добавил, научая, что в таких делах потребна не ученость, но вера.