Против неба на земле

Кандель Феликс Соломонович

– Как лучше? Семь раз по десять лет или десять раз по семь? Последнее предпочтительнее.

Сказал – и понравилось.

– От природы не убежишь‚ Шпильман! – цепляют напоследок обделенные‚ которым не терпится его состарить.

– Убежишь‚ убежишь. Если найдешь куда.

Неисчислимость – его утеха. Обладание бесконечным.

На исходе исчислимого подстерегает скука…

12

Купил баран аэроплан...

...и говорит девочке Шани:

– Садись. Покатаемся.

– Нет‚ – отвечает Шани.

Нет – не надо.

Купил баран аэроплан‚ сел и полетел... А Шани глядит на него снизу вверх‚ Шани тоже хочется

в полет. Так хочется‚ что ноги тянутся на носочках и чуточку подпрыгивают‚ руки подлетают кверху‚ хвостиком подскакивает косичка‚ но она уже сказала: "Нет".

А баран взлетел повыше‚ разогнался подальше‚ сделал мертвую петлю‚ покачал крыльями – дразнится-завлекает. И пропеллер взбивает облака‚ как мама взбивает яичные белки для пирога с яблоками.

– Нет‚ – снова говорит Шани‚ а хочется сказать: "Может быть".

Нет – не надо.

Купил баран аэроплан‚ сел и полетел. А овечки на крылечке... А Шани на лавочке... А Шпильман в окошке... "Пропеллер, громче песню пой..." – все завидуют.

Взлетел баран высоко-высоко‚ проткнул кучевые облака‚ проткнул перистые‚ обогнул солнце и пропал. "Прощай‚ подруга дорогая‚ я не забуду твои ласки..." Час ждут‚ другой – не сгорел ли безрассудный баран на жарком припеке? А овечки на крылечке: "Бе-еее..." А Шани на лавочке: "Ой-ой-ой!.." А Шпильман из окошка: "Ох-ах!.." Вернулся наконец баран‚ присоседился – с подпаленной шерстью‚ облупившимся носом‚ весь из себя счастливый.

– Садись. Покатаемся.

– Не больно и хотелось‚ – говорит Шани‚ а намеревалась сказать: "Да".

Желания не отбрасывают тени.

Упал баран. Разбился аэроплан. Плачут овечки на крылечке. Плачет Шани на лавочке. Грустит Шпильман в окошке‚ сглатывая слезу. "И может быть, в последний раз гляжу я в голубые глазки..." Но папа девочки Шани – лев рыкающий‚ мастер на все руки-ноги – оглядел-осмотрел‚ подкрутил-подвинтил‚ просверлил-заклепал барана‚ и стал тот как новенький.

Купил баран другой аэроплан‚ сел и полетел. А овечки на крылечке – шерстка завитая‚ глазки лаковые‚ носик пуговкой, а овечки на крылечке: "Бе-еее..." и больше ничего. Чего еще? Им и того достаточно. А Шпильман сидит в кабине рядом с пилотом, зубы стынут от восторга. А Шани сидит рядом со Шпильманом и попискивает от удовольствия. А по траве бежит девочка Михаль‚ перепрыгивая через цикламены с маками‚ бегут наперегонки Сарра с Томером‚ Ами и Даниэла в погоне за ускользающей тенью‚ с распахнутыми руками-крыльями‚ и жилкой дрожит в каждом – полететь‚ полететь!..

Спросят любопытствующие у светофора:

– Куда собрался еврей?

– В Африку. Напротив Мадагаскара.

Ладонью огладить руль‚ на скорости вписаться в поворот – путь не в тягость‚ отдаться на волю затертого асфальта‚ который заворожит и утянет в кружения‚ прокладывая дорогу в пустыне воображений‚ – где ж ты вынырнешь‚ Шпильман‚ в каких далях‚ отрешившись от щедрого восторга прошлого и горьких сожалений настоящего?

– Прощайте – вы остаетесь!..

Часть третья

ЭХО СКРЫТЫХ ГЛУБИН

1

Город, который Он выбрал для Своего присутствия, – как Он выбирал?..

Чтобы населен был и покоен посреди ясного дня, не омрачался невзгодами, не оскудевал дождями, тенью, обильной росой. Чтобы не иссыхали фонтаны в излиянии оливковых масел. Не пустели кувшины у разносчиков воды. Не опадали стены, обтроганные руками. Чтобы не переводились в городе умелые каменотесы‚ ткачи с горшечниками,

составители благовонных мазей и говорливые старцы на площадях‚ предваряющие поучения непременным присловием: "Слышал я от учителя моего..." И чтобы сходились мудрецы в виноградниках‚ отличные походкой‚ речью‚ одеянием‚ множили число учеников‚ побуждаемых к пониманию‚ наговаривали в закрома памяти: "И случилось в дни прежние‚ в городе на камнях и из камней‚ который притягивает и не отпускает..."

Город говорит вослед:

– Не люблю‚ когда меня покидают. Мне это не по душе.

– Что я тебе? И почему я?

– Улицы пустеют. Жители сиротеют. Скорбят знающие тебя.

Начиная всякий путь‚ а то и знакомство‚ Шпильман угадывает заранее‚ чего не сможет‚ куда не пробьется‚ до кого не достучится‚ и это его печалит.

– Хочешь‚ чтобы я остался?..

Но город уже огородился холмами‚ как запахнулся в былое. Это на его памяти опадал огонь в неугасимом светильнике‚ врата Святая Святых открывались сами собой‚ будто приглашали завоевателя‚ праведники затворялись в домах из-за обилия нечестивцев на улицах, но мера грехов еще не наполнилась‚ не наступил час гибели. Тлел уголь в ладони архангела‚ огневидного и пламеносного. Земля покоилась в довольстве. Арфы звучали в городе‚ лютни с тимпанами‚ ели‚ пили‚ хмелели в праздности до скончания‚ казалось‚ поколений: дожди вовремя‚ хлеба досыта‚ вина допьяна‚ сочной травы для скота, – пресыщение убивало праведность. Жили они беспечно‚ осквернялись раздором в позоре-бесславии‚ сходили неприметно с путей согласия: каждый делал‚ что вздумается‚ во зло другим‚ а выходило во зло себе. Намеком намекали – не слушали. Явления являли – не внимали. Подступил месяц дурной планеты, не дождался архангел, бросил уголь, сгорел Храм. Вошли ненавистники через проломы в стене‚ помрачнел мглистый день в сумерках изгнания.

Одних угоняли силой. Другие уходили сами на недолгие‚ казалось‚ сроки, а выходило – навсегда. Оставшиеся пытались выжить – в доме своем и стенах своих. Это по их улицам водили пленников с венками пиявок на голове‚ привязывали за волосы к конским хвостам, волочили по камням до Лода. Это на их глазах злодей Апостомос сжег свиток Торы и установил идола в Храме‚ а злодей Турний Руф вспахал место‚ где прежде стояло Святилище. Это они испытали мор‚ безводье и голод‚ палящий ветер и саранчу‚ затемняющую солнце‚ червя гложущего‚ язву гноящуюся‚ проказу белее снега.

Камни вопияли в стенах. Кровь бурлила‚ не желая утихнуть. Земля изрыгала мертвых. Семь женщин хватались за одного мужчину‚ уцелевшего от меча, и говорили жители города‚ обессиленные перед гонителем: "Нам не дожить до внуков. Съедим последнее и станем умирать..."

Чтобы растолковали в будущем:

– И в этом была польза.

Чтобы оплакали:

– Проклятие неизбежного...

2

А Шпильман пока что едет: вот руки прихватистые на руле, которые не подведут‚ ноги на педалях‚ которые не запнутся‚ терпкие желания напоследок – освоивший дорогу присваивает ее.

– У прикладистого человека всё в жизни прикладисто. Дом его – словно стачали человеку по мерке. Работа его – будто выдумана на утеху. Жену сотворили для него, дети – лучше не надо, соседи хороши, вид из окна; даже номер его телефона сам укладывается в памяти. А как там у ежей?

В коробке из-под обуви затаился ежик, грустный, задумчивый, в проседи иголок. Ежик смирился с превратностями судьбы‚ что подсовывает всяческие сюрпризы‚ а потому воспринимает окружающее с пониманием и сочувствием. Шпильман ему поясняет: