Против течения
Шрифт:
Она пыталась уйти от собственного замешательства, от стесненности, которая волнами прилива пробегала по ней. Она стеснялась, и это волновало и даже будоражило ее.
— На твой выбор, — ответил Джон. — А я пока могу накрыть на стол.
Энн объяснила ему, где найти скатерть и где лежат ложки и вилки. Она готовила еду и одновременно исподтишка наблюдала за ним. Он сосредоточился на своей работе
Кофе вскипел, и Энн быстро повернулась к плите. Потом они сидели за столом, ели и пили, как давно женатая пара.
Говорили они мало. Энн чувствовала на себе его пристальный взгляд, но, когда она ловила его, и не однажды, он отводил глаза. Наконец с завтраком было покончено, Энн встала.
— Нам надо согреть немного воды для посуды, — сказала она, и Джон засмеялся.
— Нет, мы не будем мыть посуду; мы пригласим кого-нибудь для этой работы, но позже. Пойдем. Я хочу поговорить с тобой.
Он взял ее за руку, и Энн без возражений позволила отвести себя по коридору, через холл в гостиную. Она ожидала, что Джон остановится здесь, но он повел ее через лужайку, к ее любимому месту — к скамье под кленом, туда, где очень давно, как казалось Энн сейчас, он просил ее стать его женой.
— Садись, — мягко предложил он, и голос его стал глубоким от каких-то внутренних переживаний.
Джон тоже сел рядом с ней и взял ее руку в свою. Его пальцы были очень теплыми и сильными, и Энн поняла, что готова оставить свою руку в таком положении навсегда: в безопасности, под сильной защитой.
— Я хочу сказать сейчас, Энн, то, что я должен был сказать, когда мы сидели здесь последний раз и я просил тебя стать моей женой. Я был медлителен и глуп, и единственным извинением мне может быть только то, что я боялся испугать тебя, боялся показать тебе, как глубоки мои чувства. — Его пальцы крепче сжали ее руку. — Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя всем сердцем.
Дыхание Энн участилось, но говорить она не могла. Джон, протянув другую руку к ней, мягко дотронулся до
— Я люблю тебя, Энн, — повторил он, — и хочу, чтобы ты сказала, что любишь меня.
Легко было ночью в темноте исповедовать свою любовь, но в этот момент Энн чувствовала, что дрожит, чувствовала, что последние остатки гордости поднимаются, чтобы остановить слова, которые она готова была сказать. Она опустила глаза.
— Видишь ли, дорогая, — продолжал Джон, — еще до того, как Чарлз объяснил мне, что произошло в оранжерее, я уже знал, что ты любишь меня. Я узнал это, когда почувствовал, как твои губы отвечают моим, когда я держал тебя на руках. Я понял, как много потерял, каким глупцом был, когда сомневался. Я мог бы взять тебя тогда и ты любила бы меня, но я испугался собственной страсти, испугался неистовства своих чувств. Я хотел, чтобы ты пришла ко мне по своей доброй воле, сказала бы мне, что ты моя, так же как я твой. Но уверенность в твоей любви разбила цепи, которые я носил всю жизнь. Я стал мужчиной в тот момент, Энн, мужчиной, которому ты нужна и который не стыдится требовать для себя… свою женщину. Посмотри на меня, Энн. Посмотри и скажи, что ты любишь меня.
Джон замолчал. И Энн чувствовала, что его воля подчиняет себе ее волю. Она знала, что принадлежит ему, и знала, что выбора у нее нет. Ее сердце колотилось, она стала слабой и беспомощной, полностью в его власти. Она трепетала, но не от страха.
Очень медленно она подняла взгляд и посмотрела в его глаза. В них светилась бесконечная нежность и сила страсти, и огромная любовь. Ее губы зашевелились, но произнести ничего не смогли.
— Скажи мне то, что я хочу услышать… скажи, моя дорогая!
Это был приказ — и она подчинилась.
Наконец она сказала голосом дрожащим и прерывистым, и таким тихим, что едва можно было расслышать: — Я… люблю тебя… Джон.
Последний барьер рухнул. Время остановилось. Какой-то миг, показавшийся им вечностью, они смотрели друг другу в глаза, затем с возгласом победителя Джон привлек ее к себе.
Она ощутила, что невыразимое торжество окутало их, и с рыданием совершенного счастья прижала губы к его губам.