Против течения
Шрифт:
Домашние записи продолжались. С Юрой было легко и приятно работать, несмотря на многочисленные дубли, разучивания партий в очередной вещи. Мы прекрасно понимали и дополняли друг друга. Морозов — настойчив и упорен в работе, кажется, что для него нет недостижимых высот. Он постоянно совершенствовал свою самобытную технику игры на гитаре. Некоторые приёмы игры имели звукоподражательную основу, не без этого. На стене перед магнитофоном висел листок с надписями, сделанными шариковой ручкой: «Хендриксование», «Зеппелинизм», «Grand Гапкование» и т. д. — это значит, что соло должно нести оттенки и некоторые приёмы этих гитаристов или групп.
Осенью 74-го Юрий уходит в армию. Нина рыдает… Они очень любили друг друга, а я их. Переписываемся с Морозовым. Посылаю ему в Долгопрудный-5 много всяких записей. Я провожу время в велосипедных
Морозов иногда приезжал на побывку в Ленинград. Сестра тоже ездила к нему, останавливались два или три раза у жены нашего, уже умершего к тому времени деда по отцу В. Г. Доможирова — Нины Леонидовны в Химках.
Юра и в армии создал своеобразную команду, старался музыкально «просвещать» сослуживцев и особенно приятеля-сержанта А. Волошко с Карпат.
1976 год приносит много нового — формируется группа: Юрий Морозов, М. Кудрявцев, Г. Анисимов, Г. Буганов — как бы на базе бывшей группы «Ну, погоди!», так как из её состава ушёл А. Ляпин на службу в СА. Несколько раз на органе сыграл О. Гусев и я — на губной гармошке. Мы выступали на вечерах в клубе «Дружба» для трудновоспитуемых подростков, на Римского-Корсакова, 2. В нашей игре царила атмосфера хард-рока и блюза. Танцы, вино, пиво, девушки, дым коромыслом. Звучание группы несколько первобытное. Юра использовал самодельные педали, сделанные во время пребывания в СА, это скрашивало звучание клубной аппаратуры, усиливаемое старинными УМ-50. Спустя много лет мы будем вспоминать это неповторимое золотое время «брежневской» эпохи, когда был заложен фундамент всей «Морозовской» музыки. Это беззаботное, но вместе с тем и очень тяжёлое, «глухое» время… Удивительно то, что Юра, даже когда узнал, что им интересуется КГБ, всё равно спокойно занимался домашними, а потом и студийными записями, редко задумываясь о том, что его искусство идёт вразрез со всей советской идеологией и музыкой в частности.
Жизнь незаметно, но удивительно быстро катила своим чередом. Родители взяли к нам жить больную сестру отца — Г. Н. Цуревскую, а Юра с Ниной поселились в её комнате на Бухарестской улице Я готовился к госэкзаменам в институте физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, что было не легко, так как больная тётя порою вела себя невменяемо. Часто и ночью не удавалось выспаться. Но вот экзамены позади, и 3 июля 1976 г. в ресторане «Невский» у нашего Спортивного факультета состоялся выпускной бал. И весело, и грустно — конец учёбы, расставание с друзьями. Я — почти последний из институтской группы, кто ещё не женат. Не считая нескольких разбитых физиономий наших однокурсников и дюжины положенных на пол завсегдатаев ресторана нашими боксёрами, всё проходит энергично, интересно и весело. Танцуем, разгорячённые напитками гимнасты выделывают сальто-мортале. Декан Варганов и его зам. Ажицкий лихо кружат бывших студенток. Вот и всё… Диплом в кармане, институт закончен.
17 июля 1976 г., в День памяти Романовых, у меня должна состояться свадьба с Ириной Плюсковой. К тому времени мы встречались с ней почти год. Мы ездили к Нине с Юрой в гости. Все вместе бывали за городом, чаще в Петергофе. В день нашей свадьбы знаки, возможно, посланные мне свыше, я воспринимал как случайное стечение обстоятельств. Отец Ирины, Василий Михайлович, чудесный человек, воспользовавшись старыми партийными связями, устроил нам торжественную регистрацию всего за неделю. Это в те советские времена, когда люди обычно ждали торжественного события несколько месяцев. Но… свадебная машина к дому по заказу не пришла! Пришлось бегать и ловить такси. Во Дворце Бракосочетания на ул. Петра Лаврова (ныне вновь Фурштадской) мы прождали регистрацию полтора часа. Ребята смеялись: «Время подумать вам дают!» Когда мы расписывались под всхлипывания родственников, которые пускали слёзы не то от радости, не то от жалости к своим годам, ответственная администратор пьяным голосом произнесла: «В этот торжественный день 19 июля я хочу поздра… ««Но, позвольте», — громко
К великому удивлению водителя молодожёны не пожелали поехать ни к «Авроре», ни на Марсово поле, ни на Пискарёвский мемориал, а помчались прямиком в ресторан на Ново-Измайловском проспекте напротив кинотеатра «Меридиан». Была масса родственников и разнообразных гостей, в том числе мои тренеры В.Ф. Китаев и В. Д. Брагина, друзья по спорту, моя одноклассница Ольга Венецианова, — любовь 10-го класса… Моя мать со вздохом произнесла: «Да, Оля! С твоим отцом мы учились в одном классе и закончили школу в 1940-м. Лучше бы на месте Ирины была ты!» Её своеобразное пророчество сбылось через 20 лет!
Гости повеселились на славу, запутавшись в сортах водки, изысканных вин и закусок. Разбитые хрустальные бокалы, крики «Горько! Горько!», радостные лица. Группа заиграла что-то эстрадное. Но мы с Морозовым вызвонили М. Кудрявцева, и они заиграли! — «А мне и так конец», «Сон», «Кретина», сыграли, конечно, «Зал ожидания» и ещё всякие импровизации. Под конец какая-то женщина упала и сломала микрофонную стойку вместе с микрофоном. Потом был август и дача в Васкелово. 11 ноября я ушёл в СА. Форт Красная Горка, Кронштадт, через месяц Новый Петергоф, СКФ, дом, сборы по плаванию — вот и вся служба. Год пролетел быстро.
В 1977-78 гг. было много интересных событий. Знаменитый сейшн в больнице на ул. Костюшко, состоявшийся в июне 1977 г. Пожалуй, до сих пор это наиболее вспоминаемая игра тех лет. Трио Морозов-Кудрявцев-Петров ошеломило публику в зале, собравшуюся послушать красивые песенки. Я записывал всё это на диктофон «Sanyo», сидя в 10 ряду. Г. Зайцев писал концерт на магнитофон «Астра 2», но так же плохо.
Хотя запись вышла и неважная, но общий напор и жёсткое звучание во многом предвосхитило последующую эпоху хард-рока на Руси. Всё в бешеном темпе, раза в три быстрее, чем следовало. Юра блеснул виртуозной техникой, сам признался потом, что так никогда прежде не играл, может, какие-то вибрации больницы № 26 подействовали, может, просто озарение, как говорят — в масть попали! Даже А. Ляпин, присутствовавший в зале, подошёл к Юре, пожал ему руку, долго рассматривал его совсем недорогую гитару, а потом сказал: «Юра, прости, может, я что-то не понял, но мне кажется, это здорово!» А через некоторое время он купил этот ГДР-овский инструмент.
Февральской ночью 1978 года трое вышли из электрички на станции Суйда. Сгибаясь под тяжестью рюкзаков и зачехлённых гитар, волоча по глубокому снегу санки с колонками, они направились через спящее село на окраину к дому с завешанными наглухо окнами, из которого раздавались приглушённые, чуть слышные звуки ударных. Через сени входим в дом, где нас встречают два человека: Моисей (художник Сергей Моисеенко), чем-то похожий на Джими Хендрикса, только белокожий, и его друг Лёша Кузнецов, тихий молчаливый парень, похожий на Иванушку из сказки. Потрескивают дрова в печке, приятно пахнет дымком, кругом большая комната заставлена всякой всячиной. На старинном комоде также старинные пузырьки из-под духов и лекарств, диковинные бутылки. В углу — ударная установка, оставляющая надежду, что на ней возможно играть, старое расстроенное пианино с разбитыми клавишами, гитары, недописанные картины, краски, провода. Распаковываемся, даём аппаратуре и инструментам отогреться, и полночи пьём рябиновое вино, черпая его из 50-литровых бидонов. Вино вкусное, но к утру кишки мои, и не только мои, «не строят»…
Записываем с Морозовым и Кудрявцевым «Балладу о звёздном свете», делаем несколько дублей. Кудрявцев ворчит: «Всё. Нормально сыграли!» Но Юра заставляет нас сыграть ещё и ещё раз! Пока не получилось более-менее сносно. Мишка сидит в голубом нижнем белье, потом мы просим его так сняться с бас-гитарой, арендованной мной для записи у некого Ладонкина («Орфей» с рояльными струнами), он выходит в валенках и кальсонах на снег, ёжится. Под крики «Русские йоги, кто они?!» кидаемся снегом.
Кудрявцев кричит: «Ну, вас к…!» — и убегает в дом. Так ничего и не сняли.