Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Шрифт:
Теперь половина кают-компании – с такими крестами. Так и должно быть: как раз восемь лет прошло с недоброй памяти Крымской войны. Вот и засверкали золотыми погонами и украсились фуражками те, кто на Малаховом кургане, при Свеаборге, Одессе и Петропавловске не посрамил матросской бескозырки.
Разместил нехитрые пожитки… все равно пусто. И свет – раньше падал сверху, сквозь решетки световых люков, настоящий, солнечный. Теперь – глухие стены и масляная лампа, что днем, что ночью. Запах свежесмоленого дерева. Толстая дубовая подкладка, на которой пока не лежит броня. Что-то это напоминало…
Что именно,
На верхних палубах фрегатов он и забыл, каково это – толстый дощатый настил над пушками. Так было и на «Невском» – если не считать того, что на ретирадную батарею временами относило из невысокой трубы дым, все было почти так же, как и до Севастополя. Началась война – и все повторилось, словно время двинулось вспять. Победа, потом железные корабли врага, перед которыми паровой фрегат не лучше, чем парусник перед пароходами в Крымскую.
Был фрегат, и не стало фрегата. Стал казематный броненосец, пусть пока и без брони. Крепость. Что ж, крепости ему защищать не впервой! Ну, раз такой расклад… Гришин снял фуражку. Перевернул. Одним движением вырвал распиравший верх обод, заломил обмякшую тулью назад, по-нахимовски. В траншеях, блиндажах да казематах сподручней. И потолок реже царапать, и голову при ударе защитит верней. А главное, Павел Степанович так носил…
Прозвонил колокол. Две склянки. Пора в капитанский салон, на совет. Молодой прапорщик с сединой на висках шагнул за порог своего нового обиталища – и на этот раз ему не понадобилось пригибаться.
Командир бывшего фрегата, а ныне недостроенного броненосца, окинул взглядом военный совет. Прежде такого кабинета не было даже у адмирала. Да, у Лесовского были окна – отгороженные парусиновыми выгородками под жилье штабных чинов. Мебель в стиле ампир дополнялась двумя чугунными чудищами на поворотных станках. Злые языки спорили – то ли ретирадную специально создали под «цареныша», то ли Лесовский не доверяет унтерам, боится, что пропьют судовой хронометр…
Теперь ни адмиральского салона, ни окон, ни шестидесятичетырехфунтовок: все перемололи в труху чужие ядра, все срезали и отдали на дрова и в переплавку. На месте старого салона – ничего, только воздух над блиндированной палубой да дымок из новой, двухслойной, скошенной назад трубы.
У стола – лучшего каролинского дуба, но плотницкой работы, рубили мастера с верфи – как в былые времена, люди пополам. На одной стороне – «старые» господа офицеры по адмиралтейству. На другой вновь произведенные. У тех, что из унтеров, поблескивают матросские Георгиевские кресты. У тех, что вышли из корабельных недр – и взяли их с собой наверх, – офицерские награды без бантов и мечей. Ни георгиевской ленточки, ни темляка при кортике. По уставу не положено!
Жаль, если раскол на чистых и нечистых начнется снова. Теперь не скучный переход. Теперь война…
Нужно найти слова. Точней, повернуть первые, почти уставные – так, чтобы люди выбрали риск, бой – и единство! Это тебе не конструкторов в жестянках на таран посылать.
Взгляд на хронометр. Прошло всего четырнадцать минут – а кажется, четырнадцать часов. Взгляд скользит
– Господин капитан, разрешите вопрос! Теперь, когда совет распущен… Неужели есть новости с наших кораблей? От посланника? Или союзники сообщили? Я понимаю, не говорить команде могут быть соображения, но раз уж вы сказали – действуют успешно, то, возможно, и какие подробности узнать?
Алексеев развел руками:
– Никаких подробностей. А источник мой вот.
Адам Филиппович недоуменно принял в руки вчерашний номер «Ричмондского вестника». Что командир аккуратно изучает каждый номер, все знают. И сами просматривают. Взгляд зашарил по страницам… Неужели вчера просмотрел – такое? Увы, нигде ничего. Даже в самом мелком шрифте. А ведь успехи русских крейсеров наверняка были бы на первой полосе, и крупно!
– Вот, – ноготь Алексеева отчеркивает строчку в коммерческих новостях – все-таки первая полоса! – Здесь.
– Состояние гаванского рынка? «Хлопок поднялся на тридцать пунктов и продолжает расти…»
– Именно, Адам Филиппович. Хлопок растет – значит, наши гуляют на торговых путях! Крупнейший поставщик хлопка уже не Юг… Индия! А раз продолжает расти, значит, дела с перехватом наших товарищей у Королевского флота обстоят нерадужно.
У Берты ла Уэрта с утра – новая работа. Обойти конторы, потребовать хлопок – по официальной правительственной цене. Со всех понемногу. Испанцы, датчане и голландцы ругались. Свои – молча открывали склады. Потом перед Бертой оказывалась типовая бумага. Заем, хлопковый, на нужды флота, десять процентов годовых…
Притворный вздох.
– Я не имею права подписывать адмиралтейские бумаги… Вот эти мы приготовили заранее, отец подписал. Осталось проставить сумму – в тысячах фунтов хлопка…
А вот печать она поставить может. Раз, другой… На третий – никаких бумаг. Лишь хитрый прищур. Несколько слов по-немецки – чтоб прошли мимо черных ушей.
– Я верно догадался, фройляйн?
– Да, майн герр.
– Тогда уберите бумаги. Я дарю флоту сто тысяч фунтов. В конце концов, бомба может и на мой дом упасть, разве нет?
А потом – довезти белое золото до верфи. Расстояние – меньше мили, но эта миля тонет в крике погонщиков и стоне мулов. «Если бы у нас было железо!» Тогда между верфью и торговым портом пролегли бы рельсы. Увы, до войны никто не удосужился. А и провели бы ветку – так за полтора года войны все рельсы успели бы превратиться в броню, пушки или паровые машины.
Вот – порт. Оцепление в серо-зеленых шинелях тяжелой артиллерии. Алые кепи, алые воротники. Вот – низкая, срезанная едва не до самой воды, палуба русского корабля. Это очень хорошо, что низкая! Ограждение срублено, вместо него укладывают хлопок. Зато внутри – баркасы и гички. Борт к борту. Брат, что-то объясняющий сухопутному артиллеристу.