Против ветра

Фридман Дж. Ф.

— Но теперь-то ты сама знаешь, что это была ложь от начала и до конца, — говорю я.

Она молча кивает.

— В твоей голове не нашлось ни одного уголка, где ты могла бы хранить правду, страшную правду.

Она снова кивает.

— Значит, это ложь от начала и до конца, — продолжаю я. — Чушь собачья! — Я вне себя от ярости. Я вне себя от ярости, черт побери, но я должен сохранять хладнокровие: этот предлог, объясняющий поведение девицы, настолько хрупок, что от одного неверного слова или поступка у нее снова голова может пойти кругом. — Все, о чем ты говорила на суде, начиная с того момента, когда они привезли тебя обратно в мотель. Все, что касается Ричарда Бартлесса.

Это ложь от начала и до конца.

— Зато все остальное — правда. Они на самом деле меня похитили. И изнасиловали.

— Да.

— И должны понести за это наказание, правда?

— Совершенно верно. Но только за это, за это, а не за убийство, которого не совершали.

— Ну да. По-моему, так будет правильно.

Я знаю, что мне делать. Еще один вопрос.

— Почему ты уехала из Санта-Фе? Почему уехала из Нью-Мексико?

— Они мне приказали. Сказали, что мне не придется ни видеться больше ни с кем из проходящих по этому делу, ни слышать о нем. Я и сама не хотела.

— Они давали тебе деньги? На то, чтобы ты переехала?

Она кивает.

— Пятьсот долларов.

— Сейчас нам надо будет съездить в одно место. Туда, где я могу документально оформить все, что ты мне рассказала.

Я вижу, как в глазах у нее мелькает страх.

— Они посадят меня в тюрьму. Они обещали, что сделают это, — говорит она умоляющим тоном.

— Нет, — качаю я головой, — не посадят. Я позабочусь об этом, обещаю. Мы же обратимся не в полицию. Учитывая, что ты мне рассказала. Сначала я получу от тебя заявление, а потом спрячу тебя где-нибудь. Я сам за это заплачу. Где-нибудь там, где они не смогут тебя найти.

— А как же рокеры?

— Они в тюрьме, милочка. Это ты их туда засадила, помнишь?

— А как же их друзья? Они тоже будут за мной охотиться.

— Нет, не будут. Обещаю.

Она глядит на меня, она ни на секунду не верит мне. Винить ее за это у меня язык не поворачивается. С какой стати она мне должна верить? Всякий раз, как кто-нибудь просил ее довериться ему, она оказывалась у разбитого корыта.

8

Дон Стрикленд — сотрудник одной из денверских адвокатских контор, с которой мне доводилось работать раньше. Все уже готово, когда мы с Меркадо привозим Риту к нему в офис, — стенографистка из суда, свидетели (Дон и его секретарша), видеокамера. Она излагает свое заявление от начала и до конца, наконец-то она решилась сказать всю правду. Затем я показываю ей отснятую пленку, мы вносим необходимые коррективы, она ставит подпись, подтверждая истинность того, что только что просмотрела.

— От этого кое у кого голова непременно пойдет кругом, — замечает Дон.

— Твоя правда. — У Робертсона, вот у кого голова пойдет кругом. По крайней мере, он чист, пока, во всяком случае. Простофиля. Не знаю, что хуже: задавать тон или даже не подозревать, какими делишками занимаются подчиненные у тебя за спиной. И так и этак получается хуже некуда.

Моузби исключат из коллегии адвокатов. В кое-каких элитных питейных заведениях будет сказано много тостов по этому поводу. Санчеса с Гомесом, пожалуй, сцапают с поличным и спровадят на пенсию. У полицейских принято самим разбираться с теми, кто из их числа.

Плевать! Я хочу, чтобы четверо парней вышли из тюрьмы, и точка. Пусть общество само разбирается, что к чему, мне лично будет достаточно победы, которую я одержу в собственных глазах.

Секретарша Дона сняла по моей просьбе меблированную квартирку для Риты, одно из тех помещений, которые крупные корпорации снимают помесячно для своих нужд. Заодно

ей дают телефон, я проверяю, чтобы его номер не упоминался в телефонном справочнике. К концу дня мы перевозим ее туда, я вношу задаток за два месяца вперед, заодно договариваясь с Меркадо, чтобы он поручил какому-нибудь местному сыскному агентству время от времени проверять, на месте ли она. Пусть она знает, что за ней следят, но не знает, когда именно. Я хочу, чтобы каждый ее шаг был под контролем.

Сначала я подумывал взять ее с собой, но быстро отказался от этой идеи. Если по возвращении в Санта-Фе она попадется на глаза не тем, кому надо, прежде чем я передам ее заявление в суд и оно получит огласку, не пройдет и дня, как ее укокошат. Если они и раньше не особенно стеснялись в средствах, то теперь и подавно ни перед чем не остановятся.

Войдя в свое новое жилище, Рита озирается по сторонам, вид у нее довольный. Может, это самое уютное местечко, где ей когда-либо приходилось обретаться, берлога, в которой я сейчас живу, ей и в подметки не годится. Ну и славно, я хочу, чтобы она чувствовала себя здесь как дома, хочу, чтобы она осела на каком-нибудь одном месте, а не носилась взад-вперед. Мы целых две недели только и делали, что мотались по бакалейным лавкам. Она накупила продуктов, пива, кое-каких безделушек, по которым все девчонки сходят с ума, цветной телевизор с кабельной приставкой, кое-что из тряпок. Что еще остается желать?

— А здесь мило, — говорит она, проводя рукой по матерчатым занавескам. — Мне нравится, что тут есть бассейн.

— Смотри только, чтобы в этом бассейне у тебя не завелись друзья-приятели, — говорю я. — Смотри, чтобы никого не было.

— Ладно, и без того ясно! Вы мне уже раз десять сказали об этом.

— Я хочу, чтобы ты зарубила это себе на носу. Пока дело не будет передано в суд, нам нужно вести себя очень осторожно. Если полицейские только разнюхают насчет этого… — Я не договариваю конца фразы.

Она с торжественным видом кивает. На нее и так уже слишком многие заимели зуб.

— Я постараюсь звонить тебе каждый день. А ты можешь звонить мне, если потребуется. Номера моих телефонов у тебя есть.

Она вытягивает руку с листом бумаги, на котором значатся номера моего домашнего и служебного телефонов.

— О'кей. — Прежде чем уйти, я озираюсь еще раз. — Все это скоро кончится.

— Надеюсь. Я сыта по горло всем этим дерьмом! Мне все это не по душе.

— Это еще не самый плохой вариант.

— Что? — Словарный запас у нее небогат.

— Я хочу сказать, что все могло выйти иначе, — поясняю я. — Дело могло кончиться тем, что тебя похоронили бы в сосновом гробу или, хуже того, погребли бы где-нибудь в чистом поле, под многотонной грудой всякого хлама.

— Ого! Ну да. — Теперь до нее дошло. — Я буду осторожна. Не беспокойтесь.

— Когда я уйду, запри дверь. На оба замка.

Не беспокойтесь, легко сказать. Даже во сне, Рита, будешь ли ты чувствовать себя спокойно? Будут ли твои сны безмятежными? Ни бандитских рокерских банд с ножами, которыми отсекают члены у жертв, ни парней, трахающих тебя по очереди так, что, того и гляди, разорвут внутренности, ни разъяренных полицейских, угрожающих засадить в тюрьму до конца жизни? Сумеешь ли ты жить день за днем как ни в чем не бывало, пока вся эта дерьмовая история не подойдет к концу, ни о чем не тревожась, не чувствуя, как тело сжимают щупальца страха? Потому что стоит тебе только подпустить их к себе, позволить дотронуться до тебя, обхватить тебя, как ты без конца только и будешь тревожиться. В твоих ли это силах, Рита? Можешь ли ты жить, ни о чем не задумываясь? Искренне уповаю на то, что так оно и есть.