Противостояние - попаданец против попаданца
Шрифт:
И все-таки его время проходит, сегодня я это понял совершенно четко. А начиналось-то всё очень даже мирно, ничто, как говорится, не предвещало беды.
После обычного утреннего доклада меня пригласили на обед — такое не часто, но бывает, когда у фюрера настроение хорошее. Не деловое, а именно хорошее — поговорить охота, то есть. Не то чтобы я его общество очень уж любил, все ж таки человек он несколько необычный, находиться рядом с ним… тяжело. Даже не знаю, как объяснить… постоянно чувствуешь себя в напряжении, как будто бутыли с нитроглицерином перекладываешь — одно неверное движение и… Так вот, эти самые совместные обеды я не любил, но ценил, потому что
И вот сидим мы, значит, за столом, мирно так беседуем на различные темы. Мой разговорный немецкий уже улучшился настолько, что вполне позволяет в таких посиделках участвовать не только в качестве мебели. О войне ни слова, о политике и вообще о государственных делах — тоже. Это такой своеобразный ритуал как бы. Типа: всему свое время, нечего работу со светской беседой за столом смешивать. Гитлер в этой трепотне активно участвует, довольно много шутит и без труда задает общий тон застольным речам, остальные тоже не молчат. Подали десерт, лёгкое, ни к чему серьезному не обязывающее, общение в самом разгаре и вдруг…
Начало разразившейся бури я пропустил — заговорился со своим соседом, который в лицах весьма увлекательно повествовал о каком-то забавном случае из штабной жизни. Внезапно повисшая над столом тишина, как будто разом впитавшая в себя все звуки без остатка, заставила моего собеседника прерваться на полуслове и мы оба, как по команде, развернулись к тому концу стола, за которым сидел фюрер. Попутно я отметил, что все остальные люди, попавшие в мое поле зрения за время этого поворота головы, либо уже смотрят на вождя, либо, как и я, быстро поворачиваются в ту же сторону.
Повернулся я как раз вовремя, чтобы увидеть, как Гитлер превращается из милого и добродушного хозяина застолья в мечущего громы и молнии кровавого диктатора. Его лицо побледнело, затем как-то стремительно налилось кровью, сперва веко, а потом и щека стали нервно подергиваться, придавая лицу свирепое выражение. Из глаз разве что искры не сыпались, а кулаки сжались так, что побелели не только костяшки пальцев, но и кисти рук. А потом началась истерика.
Правитель мощнейшего государства, командующий вооруженными силами, глава нацистской партии и фюрер немецкого народа орал, стучал кулаком по столу, швырнул на пол вилку и шипел что-то не членораздельное. И всё это при довольно таки большом скоплении народа, хоть и приближенного к лицам, обличенным верховной властью, но все же непосредственно в круг власть придержащих не входящего. Вроде меня или моего собеседника, занимавшего важный, но не слишком-то высокий пост в шифровальном отделе. И ладно бы повод был серьезный, а то…
И это ведь не в первый раз уже такое. Правда, раньше подобные колоритные сцены все же проходили как-то мимо меня. Максимум: я стоял за дверью, когда Гитлер, во время своего последнего визита в Берлин, устроил разнос авиационному начальству. Но тогда он все же счел нужным соблюсти хотя бы минимальные приличия — дело происходило при закрытых дверях и не относящиеся напрямую к обсуждаемым вопросам лица были из помещения заблаговременно удалены. Теперь же… да что говорить — сдает наш фюрер, причем быстро сдает.
Уж не знаю, что его так резко подкосило: может постоянный стресс и зимние поражения
Впрочем, это сейчас уже и не важно, значение имеет лишь тот факт, что нынешний глава германского государства перестает справляться со своими обязанностями. Непреклонная воля плавно трансформируется в ослиное упрямство и самодурство, а безошибочное чутье (то самое, которое льстецы любят именовать "гениальными озарениями") сменяется самонадеянным легкомыслием, переходящим в бессмысленную и опасную браваду. Некогда острый ум притупляется, не в силах справляться с непрерывным потоком поступающей информации, и тот, кто поднимал Германию из руин и вел ее от победы к победе, теперь сам же начинает тянуть ее обратно в пучину.
Пока что эти тенденции еще не проявились столь ярко, как это описывалось в свидетельствах очевидцев, видевших Гитлера в последний год его жизни, но лиха беда начало. Все-таки мои знания позволяют подмечать некоторые особенности и делать из них соответствующие выводы чуть раньше, чем это успевают сделать местные хроноаборигены. И вот эти самые знания и наблюдения подсказывают мне, что фюрер уже отдал своей стране все что мог, отныне он из лидера, увлекавшего за собой всех, превращается в якорь, болтающийся на шее у тех, кто еще способен предпринять что-то действенное, свернув с проторенного пути, ведущего в бездну. А это значит…
Хм, судя по всему, настала пора мне снова переговорить с одним моим всезнающим знакомым.
Доклад в Ставке об операции под Ржевом прошел в сжатом виде. Главные события опять сместились на юг. Немцы начали новое наступление на Сталинград. Эту атаку ждали, но все равно она оказалась внезапной.
Докладывал направленец от Генштаба.
Ситуация складывалась серьезная, а главное — по противоречивым докладам командования фронтов не было ясности.
Сталин суровел с каждым новым предложением. Казалось, удачное отступление Еременко за Дон позволило стабилизировать обстановку. Накачка резервами южного направления и приказ 228 внес дополнительный психологический штамп уверенности войскам. И вдруг фронт опять рухнул. Было от чего придти в ярость или отчаянье. Зная тяжелый характер Верховного — скорее первое.
Но Сталин умел себя держать в руках. Отдав необходимые распоряжения о переброски дополнительных сил под Сталинград, он недовольно буркнул в мою сторону:
— Немедленно вылетите к Ерёменко и разберитесь. Возьмите с собой Ворошилова и Маленкова.
Вот тебе сходил за хлебушком. Оба названных товарища занимали куда как более высокое положение, были членами Политбюро. Маленков — зам Сталина по ГКО, а Ворошилов просто старше по званию…
Но Сталин сказал — "с собой", тем самым четко установив приоритеты. И ответственность. А значит, отвечать придется за все мне. Что ж, придется преодолеть чувство неловкости по отношению к старшим товарищам.
Не знаю всех подводных камней отношения Верховного к Василевскому, уж больно стремительным был взлет генерала всего за год войны; но я все-таки чувствовал доверие со стороны Сталина. Это проявилось и сейчас.
Парадокс. Ни тяжелая ситуация, ни огромная ответственность, возложенная на меня, не придавливали, а скорее окрыляли; и заставляли работать с удвоенной силой. Вспомнились давно читаные строчки: высшая награда Родины — это ее доверие. Значит, будем работать.