Противостояние. Том I
Шрифт:
– Я должен идти домой, – ответил он. – Извини. Тебе придется справляться с этим самой, Надин.
Справляться с этим самой. Разве не эти слова в той или иной форме он говорил разным людям всю свою жизнь? Почему они прилипали к нему, когда он знал, что прав, почему не уходили, цеплялись за него, заставляя усомниться в собственной правоте?
– Давай займемся любовью. – Ее руки обвили его шею. Она прижалась к нему всем телом, и по его мягкости, теплоте и упругости Ларри понял, что не ошибся и под платьем у Надин действительно ничего нет.
«Под
– Все правильно, я тебя чувствую, – прошептала она и начала тереться об него, из стороны в сторону, вверх-вниз, вызывая сладостные ощущения. – Займись со мной любовью, и все закончится. Я спасусь. Спасусь. Я спасусь.
Ларри поднял руки – и потом так и не смог объяснить себе, как сумел устоять, когда имел возможность оказаться в ее теплоте тремя быстрыми движениями и одним толчком, чего она, собственно, от него и хотела, – но каким-то образом он поднял руки, высвободился из объятий Надин и оттолкнул ее с такой силой, что она споткнулась и едва не упала. Долгий стон сорвался с ее губ.
– Ларри, если бы ты знал…
– Что ж, я не знаю. Почему бы тебе не попытаться объяснить мне, вместо того чтобы меня насиловать?
– Насиловать! – повторила она и пронзительно рассмеялась. – Это забавно! Ох, что ты сказал! Я! Насилую тебя! Ох, Ларри!
– Чего бы ты ни хотела от меня, ты могла это получить. На прошлой неделе или неделей раньше. Неделей раньше я бы упрашивал тебя взять это. Я хотел, чтобы ты это получила.
– Тогда было слишком рано, – прошептала она.
– А теперь слишком поздно. – Ему не нравился такой грубый тон, но он ничего не мог с собой поделать. Его все еще трясло от желания овладеть ею. – И что ты собираешься делать, а?
– Хорошо. Прощай, Ларри.
Она отворачивалась. Это была уже не просто Надин, отворачивающаяся от него навсегда. Это была и специалистка по гигиене рта. И Ивонн, с которой он снимал квартиру в Лос-Анджелесе, – она так разозлила его, что он просто надел туфли и ушел, оставив ее расплачиваться за аренду. И Рита Блейкмур.
И, хуже всего, его мать.
– Надин!..
Она не обернулась. Превратилась в черный силуэт, едва различимый среди других черных силуэтов. А потом и вовсе исчезла на темном фоне гор. Он позвал ее еще раз, но она не ответила. И что-то ужасное чувствовалось в том, как она оставила его, как слилась с этим черным фоном.
Он постоял перед универсамом, сжимая кулаки, с каплями пота, выступившими на лбу, несмотря на прохладный вечер. Все его призраки вернулись, и наконец-то он понял, как приходится расплачиваться за то, что ты никакой не хороший парень: у тебя никогда не будет уверенности в мотивах своих поступков, тебе никогда не определить, чего больше ты приносишь человеку, вреда или пользы, тебе никогда не избавиться от кислого привкуса сомнения во рту, и…
Он резко поднял голову. Его глаза широко раскрылись, а потом чуть не вылезли из орбит. Ветер набрал силу и жутковато завыл в каком-то пустом дверном проеме. А издалека, как показались Ларри, донесся стук каблуков, уходящих в ночь, стук стоптанных каблуков, раздающийся где-то в предгорьях,
Запыленные каблуки отмеряли свой путь к могиле Запада.
Люси услышала, как он вошел, и ее сердце яростно забилось. Она велела ему умерить пыл, потому что Ларри мог вернуться за вещами, но сердце не сбавляло скорости. Он выбрал меня! Эта мысль стучала в мозгу, подгоняемая быстрыми ударами сердца. Он выбрал меня…
Несмотря на волнение и надежду, переполнявшие Люси, она неподвижно лежала на спине, ждала и смотрела в потолок. Она ведь сказала Ларри чистую правду, когда призналась, что у нее и таких девушек, как Джолин, был только один недостаток: каждой хотелось, чтобы ее любили. Но она всегда хранила верность своему мужчине. Ни с кем ему не изменяла. Никогда не изменяла мужу, никогда не изменяла Ларри, а если до того, как встретила их, не была монахиней… так прошлое – оно и есть прошлое. Нельзя вернуться назад и сделать все иначе. Такая привилегия, возможно, дается богам, но не мужчинам и женщинам, и скорее всего оно и к лучшему. Будь все наоборот, люди умирали бы от старости, все еще пытаясь переписать молодость.
Зная, что прошлое недоступно, ты, кажется, мог прощать.
Слезы струились по ее щекам.
Дверь открылась, и она увидела его – только силуэт.
– Люси! Ты не спишь?
– Нет.
– Могу я зажечь лампу?
– Если хочешь.
Она услышала шипение газа. А потом вспыхнул свет, и она увидела Ларри. Бледного и потрясенного.
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Нет, не должен. Просто ложись в постель.
– Я должен это сказать. Я… – Он приложил руку ко лбу. Потом пробежался пальцами по волосам.
– Ларри! – Она села. – Ты в порядке?
Он заговорил, словно и не слышал ее, не глядя на нее:
– Я тебя люблю. Если ты меня хочешь, я твой. Но я не уверен, что тебе достанется много. Я – далеко не лучший выбор, Люси.
– Я готова рискнуть. Иди в постель.
Он пришел. И они слились друг с другом. А когда все закончилось, она сказала, что любит его, чистая правда, Господь свидетель. И похоже, именно это Ларри и хотел услышать, но Люси думала, что надолго он не заснул. В ту ночь она проснулась (или ей приснилось, что проснулась) и увидела Ларри, стоящего у окна, склонив голову, словно прислушиваясь, и свет и тень превратили его лицо в изможденную маску. Но при свете дня она все больше склонялась к мысли, что ей это приснилось; при свете дня он выглядел таким же, как и всегда.
А три дня спустя они узнали от Ральфа Брентнера, что Надин переехала к Гарольду Лаудеру. Лицо Ларри закаменело, но только на мгновение. И хотя Люси ругала себя за это, новости Ральфа позволили ей вздохнуть свободнее. Одной угрозой ее счастью стало меньше.
После встречи с Ларри она провела дома совсем немного времени. Вошла, направилась в гостиную, зажгла лампу. Высоко подняв ее, двинулась дальше, остановившись только на мгновение, чтобы заглянуть в комнату мальчика. Ей хотелось убедиться, что она сказала Ларри правду. Так и вышло.