Противостояние
Шрифт:
Лейтенант, боясь, что она упадет, обнял ее и задел покалеченные ребра. Тихий
стон и девушка обвисла на его руках.
— Смертельного нет. Поправится, — успокоил Ян.
— В смысле, все хорошо?!
— Не кипятись, про «хорошо» я не говорил. Вообще ничего хорошего нет, когда
избивают женщин.
— Молчит она поэтому? Повредили что-то? — голос Дроздова подрагивал от
беспокойства.
— Думаю
хрупкая, оказалась не готова.
— К чему именно?
— Сейчас мы это не узнаем. Наберись терпения.
Ян был спокоен, а Александр метался.
— Что же она «везучая» такая?
— Война. Что ты хотел?
— Вот ее и не хотел.
— Не ты один. Иди, не мельтеши. Сегодня за Леной присмотрю, а завтра у себя
будет, девушки присмотрят. Организм молодой, поправится быстро. Иди, иди, —
вытолкал мужчину прочь из избы.
Лена лежала за занавеской и смотрела перед собой. Ей не было дела ни до себя, ни
до разговора друзей. Она не могла избавиться от наваждения — Игоря,
расстреливающего людей. И никак не могла ни принять это, ни понять, ни выкинуть
из головы.
Глава 16
"Язык" жирный попался, во всех смыслах. Еле дотащили гада.
— Ну, боров, — перевел дух рядовой Голуба. — Это ж надо так отъесться сволоте.
Сержант хлопнул того по плечу: поднимайся.
— Сейчас тоже сообразим перекусон. Дома все ж.
— Дома, — затянулся трясущейся рукой рядовой Сумятин. — А могли не выйти.
Лейтенанта черти хороводят, не иначе. Какого было так глубоко в тыл немцев идти?
— Зато навар хорош. Знатную птицу взяли.
— Назарову это скажи.
— Ай, Вася.
Из штаба вышел лейтенант, оглядел свое воинство и улыбнулся:
— Дырочки под ордена готовьте.
— От це дило! — гордо расправил плечи Еременко и Голуба следом перестал фасад
избы подпирать, выпрямился.
— Федор, поесть сообрази, — попросил сержанта лейтенант. И попер по хляби из
грязи и снега в расположение части. Ребята за ним.
Фронт откатывался, вставал, двигался вперед, опять откатывался. Отступали,
наступали, опять отступали. А куда дальше? За Урал?
Санин давно не заморачивался. Немец, гад, силен, хитер, да только все равно хана
ему будет — в этом не сомневался. У ребят такой градус
ясно — предел. Дальше голыми руками врага душить и рвать будут.
Коля жевал овсянку, кутаясь в шинель и, смотрел на бойцов. Те слаженно ложками
работали, выхлебывая из котелков кашу и, будто обычные мальчишки, обычные
мужчины.
Вася Голуба — от станка к ружью.
Семен Ложкин — двадцать первого июня на выпускном был, а в сентябре уже на
фронте. Вместо института — война.
Ефим Сумятин — кому скажи — не поверят — учитель.
Сержант, Федор Грызов — бухгалтер.
Иван Смеляков — артист, трагические роли играл, а в первый же день войны на
фронт попросился и с июня одна у него роль — солдата и одна пьеса — война.
Тимофей Еременко — в августе демобилизоваться должен был. Девушка ждала,
пожениться собирались. По ночам он все ее фото рассматривает и словно
разговаривает с ней. А ведь убита — точно знает…
В землянку лейтенант Шульгин завалился:
— Привет, разведка! — гаркнул бодро, с сапог снег стряхивая. — Привет, Коля,
— руку подал.
Санин пожал, котелок ему свой подвинул:
— Жуй, горячее.
— Метет, блин, — согласился. — Холодно.
— Так ноябрь, чего ждали, товарищ лейтенант? — усмехнулся сержант. — Чаек вот
поспел. Будете? — снял с буржуйки закопченный чайник.
— А то, сержант!
Кипяток разлили по кружкам, гость сверточек из-за пазухи вытащил. Развернул
тряпицу, выказывая три кусочка рафинада, предложил щедро:
— Угощайтесь.
— Ой, Миша, — улыбнулся Коля.
— Богач, да, чего уж, — протянул Еременко, взял один кусочек.
— Порубите. В прикуску оно ох как вкусно.
— А то.
— Ты по делу или так? — спросил Шульгина Санин. Тот кусочек сахара в рот сунул,
кипятка хлебнул и кивнул:
— Так. Пригласить хочу. Вечером в блиндаже у Харченко собираемся. Представляешь:
у капитана и Светочки день рождения в один день. Ну, вот, решили отметить.
— Это какая Светочка.
— Ну, ты Коля, даешь, — даже восхитился Михаил. — Светочка, сестренка наша,
самая красивая девушка в бригаде!
— Это кудрявая, что ли?
— Да нет. Ну, ты чего? Кудрявая — Полинка и фамилия у нее под стать —