Противостояние
Шрифт:
— СС? — Лена невольно передернулась и побледнела, челюсти свело.
— Знаю, понимаю, — накрыл ее руку своей ладонью. — Но так лучше. На любых
постах пройдете. Документы настоящие, комар носа не подточит.
Странно все это слышать было. И операция, судя по подготовке, странная, не
партизанская. Подозрение у нее родилось, спросила:
— Кто документы передал?
Мужчина помолчал, размышляя,
плечи еще больной девочки такое взваливается.
— Немецкий офицер. Наш разведчик. Он и операцию планировал, форма через него
пришла. Взяли его. Документы своему человеку передал и взяли, а тому тоже
уходить пришлось. Ребята из города его к нам вывели. Нет его уже тоже. Убил кто-то,
в спину. Два дня назад. Вот оно как, Пчела. Отсюда и мысль, что ищут документы,
что подсыл в отряде, он и убрал. А что выяснил перед этим, мне неизвестно.
Поэтому и медлить нельзя.
Лена ворот свитера оттянула — воздуха не хватало. Не было фактов, а нутром чуяла
— Игорь тот офицер.
— Давно… офицера?
— Две недели.
Девушка глаза ладонью прикрыла, сдерживая себя, звон в ушах да головокружение
пережидая. Тошно на душе, больно.
— Поняла, — выдохнула. — Значит, сутки у меня. Можно и сегодня.
— Нет. Если видел, что я тебя вызвал — заподозрит, а ты сутки еще по лагерю
побродишь — он успокоится. Да и нам время на сборы и предателя вычислить.
— Поняла… С лейтенантом Дроздовым попрощаться можно будет?
Командир подумал и кивнул.
— За линией фронта найдешь ноль шестого, это позывные генерала Центрального
Штаба Партизан, товарища Банга…
Лену качнуло:
— Как?!
— Банга. Передашь ему, только лично ему, — выдал с нажимом.
Лена испарину со лба оттерла: как же тесен мир.
Выходит, уходит она с заданием к родному дядьке в гости.
И улыбнулась: жив значит!
Никто Лену не спрашивал, зачем вызывал командир кроме Дрозда, но того в
предатели зачислять, все рано, что себя.
Девушка стояла и внимательно смотрела на Сашу, надеясь запомнить четко, а может
быть увидеть то, чего не замечала? Она прощалась, и он будто понял это. Припал к
стволу сосны с другой стороны и смотрел девушке в глаза, словно пытался влезть в
душу… и запомнить эти мгновения, точно так же, как запоминала Лена.
— Что-то не так?
— Нет, — улыбнулась: я прощаюсь
завтра.
— Не лги, не умеешь, — прищурил глаз.
— Самолеты сегодня над лесом летали, — попыталась нейтральную тему найти и так,
чтоб удобная для него была — ее странности объясняла.
— Месяц уже кружат, болото бомбили. Крутишь ты, что-то Лена.
— Ничего, — заверила, улыбнувшись шире, безмятежнее, а сердце от тоски сжимало:
увидятся ли когда-нибудь еще? Как они здесь будут? Выживут ли? Выйдут ли, не
дадут сомкнуться кольцу или будут в блокаде? Дойдет ли она с ребятами?
Лена очень хотела верить, что — да, но понимала — она, скорее всего, не дойдет.
Не было страшно, было отчего-то очень грустно. Плакала душа, последние слезы
теряя. А они с кровью уже давно…
И усмехнулась: глупые мысли — когда умирать было весело?
— Надеюсь, Георгий Иванович никуда тебя отправлять не собирается?
Девушка отвела взгляд и начала кору сосны щипать. Лгать Саше не хотелось, а
правду рано говорить.
— Расскажи что-нибудь.
— Что?
— Про вас с Колей. Как учились, каким он в академии был.
— Зачем?
— Интересно.
— Раньше не было интересно, а сейчас вдруг проявилось любопытство. Что так?
— Раньше тяжело было спрашивать, — призналась.
— Сейчас нет? — насторожился.
"Если не сейчас — больше никогда", — глянула на него и отвернулась.
— Так что командир сказал?
— Ничего. Спрашивал, как здоровье, смогу в марте в Барановичи сходить или нет.
Саша лбом в ствол дерева уперся: какие Барановичи?!
Не нравилось ему настроение Лены, и состояние не нравилось, чуял, прячет она что-то,
скрывает. Замороженная будто стала и ходит, дышит, смотрит, как через силу. Лицо
зажило, но шрамы остались на скуле под глазом да над губой. Навсегда останутся и,
всегда напоминать будут. Как и звезды, выжженные на теле.
Поправилась? Ни черта!
Сел у корней, автомат обнял: слезы сдавили, в глазах защипало:
— Нас зажимают, Лена.
— Знаю, — прошептала.
— Уходить будем, — бросил помолчав. — Ты сможешь?