Противостояние
Шрифт:
Стоило ему стать членом «Грейнджа», и проблема покупки хороших семян отпадала сама собой. Вместе с необходимостью везти урожай в Омаху и искать там покупателя. Прекращались споры из-за прав на воду, постоянно возникавшие с Беном Конвеем, который терпеть не мог ни ниггеров, вроде Джона Фримантла, ни негрофилов, вроде Гэри Сайтса. Возможно, ему перестал бы докучать и окружной сборщик налогов. Короче, Джон Фримантл принял приглашение, и голосование завершилось в его пользу (со значительным перевесом), но, конечно, хватило и едких шпилек, и злобных шуток. О том, как енота (читай: негра) поймали на чердаке «Грейндж-холла»; о том, как младенец-негр отправился на небеса и получил черные крылышки,
126
Соответственно: Притчи, 15:1; Евангелие от Марка, 4:24; Евангелие от Матфея, 5:5.
И мало-помалу он наладил отношения с соседями. Не со всеми, конечно, не с такими бешеными, как Бен Конвей и его сводный брат Джордж, не с Арнольдсами и не с Диконами, но со всеми остальными. В тысяча девятьсот третьем они обедали у Гэри Сайтса со всей его семьей, прямо в гостиной, как белые люди.
А в тысяча девятьсот втором Абагейл играла на гитаре в «Грейндж-холле», причем не в балаганной постановке про ленивых ниггеров, а на конкурсе для белых «Мы ищем таланты», который устраивался в конце года. Ее мать категорически возражала. То был один из редких случаев, когда она открыто выступила против мужа в присутствии детей (правда, дети к тому времени уже весьма приблизились к среднему возрасту, да и у самого Джона волосы почти полностью поседели).
– Я знаю, в чем тут дело, – плача, говорила она. – Ты, Сайтс и этот Фрэнк Феннер вместе все это придумали. С них спроса нет, Джон Фримантл, но ты-то что вбил в голову? Они же белые. Ты можешь сидеть с ними во дворе и говорить о пахоте. Ты даже можешь выпить с ними пива в городе, если Нейт Джексон пустит тебя в свой салун. Прекрасно! Я знаю, что тебе пришлось вынести за последние годы, никто лучше меня не знает. Я знаю, что ты улыбался, когда у тебя в сердце бушевал степной пожар. Но сейчас речь о другом! Это же твоя дочь! Что ты скажешь, если она поднимется на сцену в своем хорошеньком белом платьице, а они поднимут ее на смех? Что ты будешь делать, если они забросают ее гнилыми помидорами, как Брика Салливана на певческом концерте? И что ты ответишь ей, если она подойдет к тебе в испачканном этими помидорами платье и спросит: «Почему, папочка? Почему они это сделали, и почему ты позволил им это сделать?»
– Знаешь, Ребекка, – ответил Джон, – мне кажется, мы не должны вмешиваться. Решать ей и Дэвиду.
Он говорил о ее первом муже. В тысяча девятьсот втором году Абагейл Фримантл стала Абагейл Троттс. Чернокожий Дэвид Троттс работал на ферме в Вальпараисо и проходил тридцать миль в один конец, чтобы поухаживать за Абагейл. Джон Фримантл как-то сказал Ребекке, что медведь крепко ухватил старину Дейви и деваться ему некуда. Среди родственников хватало и таких, кто посмеивался над ее первым мужем со словами: «Я знаю, кто в этой семье носит брюки».
Но Дэвид не был подкаблучником,
Итак, двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот второго года, на третьем месяце беременности своим первенцем, она поднялась на сцену «Грейндж-холла» в полной тишине, воцарившейся в зале, едва ведущий объявил ее имя. Перед ней выступала Гретхен Тайлионс с быстрым французским танцем, демонстрируя лодыжки и нижние юбки под свист, ободряющие крики и топанье зрителей.
Абагейл стояла в этой вязкой тишине, зная, как выглядит ее черное лицо над новым белым платьем, сердце бешено колотилось в груди, и она думала: Я забыла все слова, все до единого, я обещала папочке, что ни за что не заплачу, не заплачу, но здесь сидит Бен Конвей, и когда Бен Конвей завопит: «НЕГРИТОСКА!» – наверное, я заплачу. Ох, и зачем я во все это ввязалась? Мама была права, я слишком далеко зашла, и теперь мне придется за это заплатить…
Зал заполняли обращенные к ней напряженные белые лица. Не осталось ни одного свободного кресла, а в глубине зала в два ряда стояли те, кому не хватило места. Керосиновые лампы давали яркий, пусть и неровный свет. Портьеры из красного бархата были отдернуты к краям окон и подвязаны золотыми шнурами.
И она подумала: Меня зовут Абагейл Фримантл Троттс, я хорошо играю и хорошо пою, я знаю это не с чужих слов.
И в недвижной тишине она запела «Этот старый потертый крест», тихо наигрывая мелодию на гитаре. Потом, разогревшись, более энергично сыграла «Как я люблю своего Иисуса» и уже в полную силу – «Молебен под открытым небом в Джорджии». Зрители, раньше сидевшие абсолютно неподвижно, начали раскачиваться чуть ли не против своей воли. Некоторые улыбались и хлопали себя по коленям.
Она спела подборку песен Гражданской войны: «Когда Джонни идет домой», «Марш по Джорджии» и «Земляные орешки» (во время последней улыбок в зале прибавилось – многим зрителям-ветеранам отлично знаком был их вкус). Закончила песней «Ночуем сегодня в старом лагере», и когда завершающий аккорд, задумчивый и печальный, растворялся в тишине, подумала: Ну а теперь, если вам так уж хочется бросить в меня помидоры или что там у вас припасено, валяйте. Я играла и пела как могла, и у меня действительно получилось.
Когда музыка окончательно смолкла, в зале на один долгий, почти волшебный миг воцарилась полная тишина, словно люди, сидевшие в креслах и стоявшие в глубине зала, унеслись куда-то далеко, так далеко, что не сразу нашли обратную дорогу. Потом аплодисменты нахлынули на нее продолжительной, непрерывной волной, от которой она вспыхнула и засмущалась. Ее бросило в жар, а по коже побежали мурашки. Она видела мать, которая в открытую плакала, и отца, и Дэвида, не отрывавшего от нее сияющих глаз.
Тогда она попыталась уйти со сцены, но повсюду раздались крики: Бис! Бис! – и она с улыбкой сыграла «Кто-то копал мою картошку». Песенку немного непристойную, но она решила, что может себе это позволить, раз уж Гретхен Тайлионс продемонстрировала публике свои лодыжки. Она, в конце концов, была замужней женщиной.
Эх, картошку мы копали, Глубоко копал мой друг. Тяжела теперь я стала, Только смылся милый вдруг!