Проверка на твердость
Шрифт:
Унтер-офицер Бретшнейдер не заметил, как за его спиной солдат Шорнбергер состроил гримасу. Командир отделения вышел: из комнаты, прошел по коридору на лестничную клетку и остановился у окна. Там он достал портсигар. Все его попытки бросить курить до сих пор были тщетными, так как промахи подчиненных, переживания в связи с этим вновь заставляли его хвататься за сигарету. Теперь он перешел на самокрутки и за их счет снизил количество выкуренных за день сигарет с тридцати до десяти, самое большее пятнадцати. Иногда, правда, число их вновь увеличивалось, так как его мастерство
Тишину на лестничной клетке нарушали лишь звуки веселой мелодии, вступавшей в резкий контраст со строгой деловой обстановкой, господствовавшей вокруг. Звуки доносились из подвального помещения. Кто-то там опять играл на гобое. Унтер-офицер Бретшнейдер выдохнул табачный дым в открытую форточку и прислушался. Он еще ни разу в жизни не был на концерте, но эта музыка ему нравилась. Это, очевидно, явилось причиной того, что он, к удивлению своей жены Рут, в последнюю получку купил долгоиграющую пластинку с записью Первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского. Толкнул его на этот шаг гобоист. До этого в шкафу Бретшнейдера стояли только пластинки со шлягерами, комическими пьесами и сказками.
«В следующем месяце куплю Гайдна», — решил командир отделения, покачивая головой в такт мелодии.
Андреас Юнгман стремительно вбежал по лестнице. Он с некоторым запозданием заметил унтер-офицера, вытянулся по стойке «смирно» и доложил, как требовалось по уставу: «Солдат Юнгман…» Он не закончил: Бретшнейдер энергичным взмахом руки прервал его.
— Все в порядке, — прошептал он, взглядом приказывая соблюдать тишину. — Вы слышите?
— Вагнер, — прошептал Андреас Юнгман.
— Гайдн, — поправил его Бретшнейдер.
— Это играет Кернер. Безукоризненно.
Его восторг был неподдельным. Они стали слушать вдвоем, но мысли Андреаса были далеко отсюда. «Я должен завтра утром поговорить с лейтенантом Винтером, — думал он. — Если получу день отпуска, я успею. В моем распоряжении будет 24 часа. Я смогу спокойно поговорить с Дорис. Звонить не имеет смысла. По телефону все это прозвучит отчужденно и холодно. Нет, я хочу видеть ее лицо, ощущать ее реакцию на каждое слово. Пока я с нею, она не отправится ни в какую больницу. И когда я сяду в поезд, чтобы ехать обратно, я должен быть уверен, что она трезво смотрит на вещи. Мне необходимы один день и ночь. Этого вполне достаточно. Нужно бы спросить Лаппен-Калле, каковы, по его мнению, мои шансы на краткосрочный отпуск».
Под Лаппен-Калле имелся в виду Карл Хейнц Бретшнейдер.
Наверху лестничной клетки становилось шумно. Хлопали двери, шаркали подошвы, раздавались голоса:
— Дурная башка, смотри лучше!
— Только на втором ряду.
— Я говорю, слишком мало тренировки.
— Что, чемпион Европы, хватит нам?
Хохот. Стук.
Бретшнейдер был явно не в настроении, и Андреас не решился обратиться к нему с вопросом об отпуске. Унтер-офицер послал его чистить оружие, а сам, спрятав горящую сигарету за спину, стал наблюдать за группой солдат 3-го взвода, которые пробегали мимо него
Унтер-офицер загородил им дорогу, и спортсмены остановились буквально за три ступеньки до него. Он напрягся, набрал побольше воздуха в легкие и заорал:
— Вы что, тише не можете? Где вы находитесь?
Движение застопорилось. Все переглянулись. На лестничной клетке наступила тишина. В ней нежно и отчетливо слышались лишь трели гобоя, как на сельской ярмарке.
Бретшнейдер строго посмотрел на смущенные лица солдат и сделал значительный жест в направлении подвала.
— Слышите? — спросил он тихо, почти торжественно, и пояснил с серьезной миной: — Искусство, товарищи… Ясно?
Прежде чем отойти в сторону, он еще какое-то время преграждал волейболистам дорогу, заставляя их прислушаться к звукам гобоя. Спортсмены продолжили свой путь на цыпочках. Бретшнейдер отошел к окну и вновь задымил сигаретой. На улице у казармы группа солдат снова расшумелась.
— «Искусство, товарищи… Ясно?» — прокричал один из них, необыкновенно точно имитируя голос унтер-офицера, под крики одобрения всех остальных.
Бретшнейдер покачал головой и усмехнулся.
Когда Андреас Юнгман обратился к Кошенцу со словами благодарности, тот только махнул рукой. Части автомата лежали вычищенные и готовые к сборке. Бруно Преллер еще не закончил чистку своих двух автоматов, и Йохен Никель бросал на него сочувственные взгляды.
— Помочь товарищу, чтобы он мог побыть со своей милой, это я понимаю. Здесь можно быть человеком. Но заниматься чисткой чужого автомата, чтобы его владелец свистал на флейте… Нет, это не по мне… — резонерствовал он.
— А я смотрю на это по-другому, — сказал Бруно Преллер, не отрываясь от чистки.
Йохен Никель понял его слова по-своему:
— Ну да, если, конечно, ты за это что-то имеешь. Что дает тебе Кернер?
— Не болтай ерунды, — промолвил Бруно Преллер. — Ты хочешь за каждое одолжение что-то иметь? Кроме того…
Но Йохен Никель не дал ему договорить. Он поднял ствол и приклад автомата над головою, стал в позу:
— Кто возьмет мой автомат? У меня дома есть губная гармоника, и сам я скотина.
Смешки, вспыхнувшие в комнате, погасли, как только в дверях появился. Бретшнейдер. Унтер-офицер тщательно проверил работу закончивших чистку оружия солдат. Разговор сейчас велся лишь шепотом.
Шорнбергер с любопытством посмотрел на Юнгмана, который собирал автомат:
— У тебя неприятности?
Андреас пожал плечами. Ему не хотелось рассказывать здесь. Кошенц тоже заметил, что у старшего по комнате что-то не в порядке.
— Жениться до окончания военной службы — глупость, — пробормотал богатырь. — Лучше жить незамужней с двойняшками, как говорит моя сестра.
— Весь этот цирк — сплошная глупость, — прошептал Эгон Шорнбергер и покосился на Бретшнейдера.
Йохен Никель посмотрел туда же.
— Можешь смело говорить громко, — произнес он, не спуская, однако, взгляда с унтер-офицера.