Провидец Энгельгардт
Шрифт:
«Казалось, что всё это так просто выйдет. Крестьяне получат небольшой земельный надел, который притом будет обложен высокой платой, так что крестьянин не в состоянии будет с надела прокормиться и уплатить налоги, а потому часть людей должна будет заниматься сторонними работами. Помещики получат плату за отведённую в надел землю, хозяйство у них останется такое же, как и прежде, с той только разницей, что вместо пригонщиков будут работать вольнонаемные батраки, нанимаемые за оброк, который будут получать за отошедшую землю. Всё это казалось так просто, да к тому же думали, что если станут хозяйничать по агрономиям, заведут машины, альгаузских и иных скотов, гуано и суперфосфаты, то хозяйство будет идти ещё лучше, чем шло прежде, при крепостном праве».
Но эти расчеты не оправдались, и подвело российских дворян и интеллигентов всегдашнее их равнение на Западную Европу. Там после отмены
Надо заметить, что большинство горожан плохо представляло себе сущность реформы, касающейся, как им казалось, исключительно села, и потому искренне считало «освобождение крестьян» величайшим достижением славного царствования. Можно представить, какой сильнейший психологический удар испытали думающие читатели, когда Энгельгардт открыл им глаза на сущность «ограбления под видом освобождения».
И выходило, что помещик – не «отец крестьянам», а кулак, жадный паук, высасывающий соки из крестьян. Большего оскорбления благородному сословию невозможно было нанести, и нанёс его не кто-то со стороны, а свой брат, дворянин-помещик, один из лучших представителей этого сословия.
Надо ли удивляться тому, что в крестьянстве зрело неприязненное отношение (уже начинавшее переходить в ненависть) к помещикам:
Даже Энгельгардт, умевший ладить с крестьянами и заслуживший их уважение своей хозяйской хваткой, всё же чувствовал себя в деревне неуютно:
«Живя в деревне, хозяйничая, находясь в самых близких отношениях к мужику, вы постоянно чувствуете это затаённое чувство (ненависть к помещикам. – М. А.), и вот это-то и делает деревенскую жизнь тяжелою до крайности… Согласитесь, что тяжело жить среди общества, все члены которого если не к вам лично, то к вам как к пану относятся неприязненно».
Ещё в первом своём письме Энгельгардт писал:
«Помещичье хозяйство в настоящее время ведется так плохо, даже хуже, с меньшим толком и пониманием дела, чем в крепостное время, когда были хорошие старосты-хозяева, – что оно только потому ещё кое-как и держится, что цены на труд баснословно низки».
Он быстро убедился в том, что традиционное помещичье хозяйство полностью исчерпало себя и не имеет будущего. Одни помещики, получив солидные деньги по выкупным свидетельствам, решили вести хозяйство «по науке», накупили английских плугов и породистый скот, но в итоге быстро «разорились по науке». Плуги оказались не для наших почв, а привозные породистые коровы – не для условий смоленской деревни и потому быстро подохли из-за нарушения режима кормления и халатного ухода за ними (а можно ли требовать добросовестности от сезонного наёмного работника, пошедшего в кабалу из нужды?). Другие сдали землю в аренду и зажили как рантье. Третьи сразу заложили свои имения в казну и подались в город, «на службу (благо, теперь мест много открылось и жалованье дают непомерно большое), кто куда мог: кто в государственную, кто в земскую. Попробуйте-ка заработать на хозяйстве 1000 рублей в год за свой труд (не считая процентов на капитал и ренты на землю)! Тут нужна, во-первых, голова да и голова, во-вторых, нужно работать с утра до вечера – не то, что отбывать службу – да ещё как! Чуть не сообразил что-нибудь – у тебя рубль из кармана и вон. А между тем, тысячу рублей,
Наконец, четвёртые, сказали «Прости!» родным палестинам, и уехали за границу – жить в свое удовольствие, пока есть деньги (вспомним героиню чеховского «Вишнёвого сада» Раневскую или Павла Петровича Кирсанова из романа Тургенева «Отцы и дети»).
И Энгельгардт подписывает приговор: «У помещичьих хозяйств нет будущности… Крепостное право уничтожено, а хотят, чтобы существовали такие же помещичьи хозяйства, какие были при крепостном праве!.. Поместное хозяйство – и дворянское, и купеческое, и мещанское, всякое поместное хозяйство – не имеет будущности… и в дальнейшем своем развитии жизнь деревни не придет ли к царству кулаков?»
О кулаках речь пойдет дальше. А здесь нельзя не упомянуть о чувстве ненависти, какое испытывали крестьяне к помещикам, даже и к самым добрым из них. Крестьянин был убежден, что земля – Божья, частная собственность на неё немыслима, и помещики, захватившие землю в собственность, – его враги. И, как это ни удивительно, выразителем сокровенных дум крестьянина стал помещик А. Н. Энгельгардт, громко заявивший на всю Россию: земля должна принадлежать только тем, кто её обрабатывает, а никак не паразитам-помещикам.
Глава 6. Лакеи и паразиты возле бар
Но если «землевладельцы в своих имениях не живут и сами хозяйством не занимаются», то какова же судьба этих имений?
«Усадьбы, в которых никто не живёт, разрушились, хозяйственные постройки еле держатся, всё лежит в запустении… все другие находятся под управлением приказчиков, старост, разных «вышедших на линию» людей, презирающих необразованного мужика, людей, жёны которых стремятся иметь прислугу, ходить как барыни, водить детей как панинят и учить их мерсикать ножкой. За отсутствием служащих владельцев эти ничего в хозяйстве не понимающие услуживающие приказчики суть настоящие хозяева имений… В сущности, хозяйства эти дают содержание только приказчикам, которые, а в особенности их жёны, барствуют в этих имениях, представляя самый ненавистный тип лакеев-паразитов, ушедших от народа, презирающих мужика и его труд, мерсикающих ножкой перед своими господами, которые, в свою очередь, мерсикают в столицах, не имеющих ни образования, ни занятий, ни даже простого хозяйственного смысла и готовящих своих детей в такие же лакеи-паразиты».
В таких имениях, служащих лишь источником «процветания» для подобных паразитов, «большая часть земли пустует… в виде пустырей, на которых нет ни хлеба, ни отавы, ни лесу… а земли пахотной обрабатывается столько, сколько можно заставить обработать соседних крестьян за отрезы или за деньги, с правом пользоваться выгонами… Обработка земли производится крайне дурно, кое-как, лишь бы отделаться, хозяйственного порядка нет, скотоводство в самом плачевном состоянии, скот навозной породы мёрзнет в плохих хлевах и кормится впроголодь, урожаи хлеба плохие. Производительность имений самая ничтожная и вовсе не окупает того труда, который употребляется на обработку земли. Доход получается самый ничтожный. Из этого дохода нужно уплатить повинности, истратить кое-что на ремонт построек, уплатить приказчику и другим служащим… владельцу остается ужасно мало… а то большею частью ничего не остаётся. Иногда же на содержание хозяйства идут ещё доходы с арендных статей, например, с мельницы, а бывает и то, что владелец даже приплачивает из своего жалованья, получаемого на службе.
Я положительно недоумеваю, для чего существуют эти хозяйства…»
Кстати сказать, и владелец многих имений в разных губерниях, князь Щербатов, о котором повествует князь Евгений Трубецкой, тоже хозяйством не занимался. Он безусловно верил своему управляющему, агроному Петрову, который, как выяснилось уже после смерти Дедушки, систематически обкрадывал его в невероятных масштабах. Единственным утешением в этой истории было то, что Петров сам подал в отставку, но очень скоро сошел с ума, – не пошли ему впрок наворованные деньги! Но состояние Дедушки было столь велико, что и ему, и его потомкам на жизнь ещё кое-что осталось.