Провидец Энгельгардт

Антонов Михаил

Немало сказано Энгельгардтом также о других паразитах, лакеях и прочих созданиях, не вызывающих у него сочувствия:

«…арендатор – чужой человек – сегодня он здесь, завтра там. Он стремится вытянуть из имения всё, что можно, и затем удрать куда-нибудь для новой эксплуатации, или уйти на покой, сделавшись рантьером».

«Мужик угнетён, мужик бедствует, мужик не может так подняться, как он поднялся бы, если бы он не должен был попусту работать в глупом, пустом, бездоходном помещичьем хозяйстве… С другой стороны, и помещик от своего хозяйства не имеет дохода… потому что выработанный мужиком доход идёт на содержание администрации, орды не работающих,

презирающих и труд, и мужика, дармоедов, из которых, когда они наживутся, выходят кулаки, теснящие народ. Кому же тут выгода? Никому, кроме будущих кулаков.

Труда мужицкого тратится пропасть вследствие неразумной эксплуатации земли и неправильного приложения, труд этот теряется бесполезно, зарывается в землю, а если что и вырабатывается, то идёт не тому, кто работает, и даже не тому, кто считается владельцем земли, а постороннему, не работающему человеку».

Если паразитирующего барина или высокого чиновника крестьянам послала власть, какая-то сила свыше, то весь остальной хищнический, дармоедствующий или паразитирующий люд рождает сама крестьянская среда. Известной долей кулаческих качеств обладает каждый крестьянин, и нередко бывает так, что ещё недавно бедствовавший, ходивший побираться «в кусочки» мужик, выбравшийся из нищеты, уже прижимает своего односельчанина, например, ссужая ему зимой хлеб под немыслимый процент или под обещание отработать долг летом. Кулака проклинают, но, если мужику выпадет возможность выбиться в кулаки, он, скорее всего, не откажется ею воспользоваться.

Вот и в помещичьем имении сам владелец его обычно в хозяйстве ничего не понимает, и основным угнетателем крестьян становится выбившийся из крестьян же паразит.

А помещики, побросавшие свои имения, не только оставили их на произвол судьбы или в распоряжение приказчиков, но и расстроили хозяйство многих крестьян, раньше находивших там источник заработка:

«Что же остаётся делать мужику? Работы нет около дома; остаётся бросить хозяйство и идти на заработки туда, где скопились на службе помещики, – в города. Так мужики и делают…»

Ну, а город – не гостеприимный хозяин, который радушно принимает всех приходящих. К тому же город – не резиновый, он может вместить лишь определённое количество жителей и его гостей. И потребности дворян (а также чиновников, купцов, интеллигентов и пр.) в услугах мужиков не безграничны. Если количество пришедших в город крестьян, предлагающих свои услуги, превышает спрос дворян, то цена услуг падает, а часть мужиков не находит работы.

А те, кто работу находит, чаще всего становятся лакеями. Энгельгардт с тщательностью беспристрастного исследователя анализирует процесс превращения хозяйствующего на своём наделе крестьянина в лакея:

Например, после раздела богатого двор на два или больше наступает бедность. «Хлеба нет, подати платить нечем. А тут еще малые дети пойдут, несчастье какое случится: скотина пала, лошадь украли.

Наконец, земля осиливает мужика… А тут ещё соблазн: вон, Пётр кучером у барина ездит, 10 рублей в месяц получает, в шёлковых рубахах ходит; Ванька из Москвы в гости пришел – в пальте, при часах и т. д…..

Побившись так-сяк, мужик решается бросить землю… распродав лишние постройки, скот, орудия, оставив для себя только огород и избу, в которой живёт жена, обыкновенно занимающаяся подённой работой, мужик нанимается в батраки или идет в Москву на заработки. Не посчастливилось ему, возвращается домой, но так как земли ему работать нечем и хозяйство разорено, то он… занимается подённой работой. Потом опять пытается поступить в батраки, опять возвращается и делается чаще всего пьяницей, отпетым человеком.

Но если он удачно попал на службу к барину, то служба его закаливает, и он предпочитает обеспеченную лакейскую зависимость необеспеченной независимости.

Такой крестьянин, который, бросив землю, уйдя из деревни и поступив на службу, попал на линию, в деревню уже не возвращается и старается выписать к себе жену с детьми. Попавший на линию начинает обыкновенно презирать чёрную мужицкую работу, предпочитает более лёгкую лакейскую службу, одевается по-немецки, ходит при часах, старается о том, чтобы у него было как можно более всякой одёжи. Жена его стремится в барыни и завидует такой-то и такой-то товарке, которая ранее ушла из деревни в Москву, живёт с купцом и имеет семнадцать платьев. Детей своих она водит, как панинят, и хотя бьёт, но кормит сахаром и учит мерсикать ножкой. Мужицкой работы дети уже не знают, и, когда они вырастут, их стараются определить на хорошие места в услужение к чиновникам, где главное их достоинство будет заключаться в том, чтобы они умели ловко мерсикать ножкою. И муж, и жена, и дети уже стыдятся своих деревенских родичей и называют их необразованными мужиками, а те отплачивают им тем, что называют их батраками. А «батрак» – это такое бранное слово, хуже которого нет, которое выводит из себя самого ловко мерсикающего ножкой мужика, – тайничок-то русский мужицкий у него в мозгу еще есть!»

Вот так и живут недавно ещё соседствовавшие крестьянские семьи, избравшие разные жизненные пути и ставшие презирать одна другую. Мерсикающий доволен тем, что из грязной (зимой – со скотом) избы выбрался в закуток городской квартиры и вместо тяжёлой работы на земле оказывает физически лёгкие услуги барину. Его презрение к оставшимся в деревне крестьянам, видимо, в первую очередь служит средством психологической защиты: да, я не справился с мужицкой работой, но зато я всегда сыт, обут – одет, не то, что вы, по-прежнему копающиеся в навозе и от Рождества до нови питающиеся «пушным» хлебом. А чем порождено презрение оставшегося в деревне мужика к преуспевшему мерсикающему? Это как отношение воюющего солдата к дезертиру, или тут есть и элемент скрытой зависти?

«Попасть на линию! – для этого нужно не дело делать, а только уметь подладить начальнику или барину, попасть на линию – вот заветная мечта. Суметь подладить! – вот на что устремляются все способности и ради чего не пренебрегают никакими средствами, например, жениться для барина! (Видимо, имеется в виду что-нибудь похожее на ситуацию, как в повести Куприна, когда человек формально женится, на деле отдавая свою жену барину в любовницы.) Это характерно для мужика, бросившего землю. Бросив землю, он как будто теряет всё, делается лакеем!»

Это-то превращение понятно: не угодил мерсикающий барину – и лишился лакейской должности. Ну, и куда ему податься – теперь уже с женой, которая гнушается мужицкой или, точнее бабьей работой, и с детьми, воспитанными как панинята… Лакейские-то должности на земле не валяются, такую надо искать без гарантии, что найдёшь.

Энгельгардт прослеживает процесс нравственной и умственной деградации такого преуспевшего бывшего мужика. Оказывается, он тот же, что и у дворянина, женившегося без любви ради богатства. Социальное положение разное, но человеческая природа-то одна:

«В таких, попавших на линию, обчиновничившихся мужиках, которых зовут «человек», вы уже не увидите того сознания собственного достоинства, какое видите в мужике-хозяине-земледельце. Посмотрите на настоящего мужика-земледельца. Какое открытое, честное, полное сознания собственного достоинства лицо!.. Мужик, будь он даже беден, но если только держится земли… совершенно презирает и попавшего на линию, и разбогатевшего на службе у барина. «А хорошее жалованье получают эти курятники – 250 рублей, да еще рвёт с кого билетик, с кого трояк!» – говорил мне один мужик, истинный, страстный земледелец, непомерной силы, непомерного здоровья, ума и хозяйственной смышлёности». Но сам он ни в батраки, ни в лакеи не пойдёт ни за что.