Провидение зла

Малицкий Сергей Вацлавович

– Это все? – спросил Литус.

– Наверное, – развел руками старик. – Разве только еще Сол Нубилум, Великий Мастер Ордена Солнца меня поразил. Мальчишкой помню его приезд в Эбаббар, а тут недавно гляжу из окна башни, опять его кортеж тянется, а он сам словно и не переменился. Специально полез в уложения, так нет, всплыл этот колдун всего лишь сотню лет назад. А это обычное дело среди высших магов. Что такое для них сто пятьдесят лет? Да ничего. Просто слишком молодо он выглядит. Эх, будь я магом!.. Ладно, парень. Уже поздно. Это все, что ты хотел узнать? Спрашивай, а то ведь я отправлюсь спать, как бы это ни укорачивало мою жизнь. Что морщишься?

– Бок побаливает, – признался Литус. – Но это не главное. Пройдет. Главное – другое. Что такое паутина Ордена Смерти? Что такое – не все,

что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им? Что такое, бесполезно отрезать уши, если слушает голова? Почему трусы записывают то, что боятся молвить? И кто такие три ведьмы?

– Это все? – мрачно спросил Хортус.

– Да, – пожал плечами Литус. – Хотя тебе известно, что я искал тогда в хранилище.

– Известно, – тяжело вздохнул Хортус. – Начну с того, почему трусы записывают то, что боятся молвить. Так вот это про меня… Потому что язык от страха прилипает к небу, а руки пока еще слушаются! А вот прочие твои вопросы….

Старик с тоской посмотрел на дочь.

– Что ты замолчал? – спросил Литус.

– Тебе не понравятся мои ответы, – сказал Хортус.

Глава 15

Манус

Дорога неожиданно показалась легкой. Несколько раз начинал хлестать дождь со снегом, но северный ветер сносил тучи к югу и к западу, словно пытался принудить и трех путников – дакита и двух девчонок повернуть к Светлой Пустоши. Сор только посмеивался, уводил спутниц к северо-западу распадками, огибал заросшие лиственницами холмы, спускался в овраги. Когда издалека доносился лай собак, заставлял лошадей шагать по воде, перебираться между утесами по каменным осыпям, сетовал, что, если калбы пойдут по следу, и вода не во всякий раз спасет, и лая не услышишь, не лают вирские псы.

– Плохой лес, плохой, – повторял он на коротких привалах. – Больной, мусора много, сейчас голо все, а поднимется ядовитая трава – вовсе не пройдешь через чащу, будет жечь, колючки раскинутся, замучаешься хвосты лошадям расчесывать да брюхо чистить. И смотри-ка, у всех деревьев ветви растут в сторону от Светлой Пустоши, а с ее стороны и кора как трещинами посечена, и ни веточки, ничего. И так с любой стороны от поганого места, с какой ни зайди. И зверя мало. Нет почти. Ни зверя. Ни птицы.

– А в самой Пустоши? – спрашивала Кама, прихлебывая из котелка горячий травяной отвар. – Там ведь есть деревья?

– Там много чего есть, – хмурился Сор. – Но там все другое. И деревья там тоже другие.

– А что, дозорные заходят в Пустошь? – спросила Фламма.

– Редко, – признался Сор. – И опасно, и нечего там делать. Ложкой моря не вычерпаешь.

– Зачем они тогда вообще нужны? – не поняла Фламма. – В Ардуус возвращаются стражники из дозоров, теперь уже реже, потому что король… Пурус свеев нанимает, но все равно – разговоров всякий раз на месяц. Таких чудовищ описывают, что ночью не уснешь! Врут все?

– Врут, конечно, – усмехнулся Сор. – Дозор не против чудовищ, хотя, как сказать, бывает, выползает какая-нибудь мерзость наружу. Но я давно этими тропами не ходил, не знаю точно. Да и здесь не Сухота. Всякая мерзость известна и изучена. В последние годы, правда, я слышал, стало появляться кое-что новое, но и то, на слово верить дозорным нельзя. Не только потому, что врут. Дурит Светлая Пустошь несчастных, что забредают в нее. Те ведь могут увидеть то, чего и нет на самом деле. А то, что есть, оставят незамеченным.

– А что есть? – заинтересовалась Кама.

– Разное, – пробормотал Сор. – Есть город Уманни на северо-западе – старый и как будто уснувший. По северу Пустошь и реку захватила, и на нахоритский берег перехлестнула. Деревни есть и села, которым уже полторы тысячи лет, а они как будто только что покинуты жителями. Так это или нет, не знаю, но говорят. Знаю точно, барки еще на полпути к Уманни вплывают в кольцо ужаса. Что там случается, не на ночь рассказывать. Но когда в лодке, да еще народу достаточно, еще терпимо. На краю Уманни пристань, куда эти барки с паломниками приходят. От пристани лежит путь к священному холму Бараггала. Первые пять лиг все то же кольцо ужаса. Затем двадцать пять лиг паломники, ведомые храмовниками, идут через кольцо смерти.

Названьице еще то, но там как раз некоторые и остаются. Еще двадцать лиг через кольцо теней. Между кольцами – часовни. Протянуты канаты для рук. Выставлены ограды, увешанные амулетами и оберегами, паломник должен повесить десять оберегов. Каждому паломнику выдается повязка на глаза, потому как если не видеть ужас, он не трогает сердце. Или не так трогает. Но и в повязках некоторые не доходят до холма. Так и падают. Но те, кто доходит, а их большинство, поднимаются на холм. Там, за оградой, построенной еще полторы тысячи лет назад, на фундаментах четырех святых башен Бараггала, разрушенных Лучезарным, стоят четыре зиккурата четырех храмов. И между ними маленький храм. Храм Единого Творца. Но он пуст. А в четырех храмах постоянно идет служба во славу Энки. И паломники отдыхают между этими храмами, чтобы, набравшись благолепия, возвращаться домой. Но сам холм Бараггала стоит на краю кольца тьмы, ночь в котором не прекращается. И те, кто смелее других, или те, кто натворил в этой жизни гадостей больше других и хочет получить прощение небес, или те, кто тяжко болен и хочет получить исцеление, идут еще дальше. Дальше во тьму. Там уже нет ограды. Только веревка. Отпустишь – и ты пропал. А может, и не отпустишь, но все равно пропал. Пять лиг длиной этот путь. И в конце его во тьме стоит часовня, вокруг которой на пять шагов во все стороны – день. И часовня построена на том месте, где Энки сжег себя. И построена она паломниками. Каждый приносил по камешку. Камешки перекладывались амулетами. Швы замазывались глиной, разведенной с яйцами, молоком, творогом. Только не верю я в эти прощения и исцеления. Вот и все.

– Все ли? – нарушила тишину Кама. – О том, что до Бараггала, до часовни Энки – всякий слышал. В подробностях. И про кольцо ужаса, где страх, как туман, стоит. И про кольцо теней, где все твои страхи множатся и возвращаются. Маленькие дети ночами не спят от этих рассказов. Даром, что ли, храмовники бродят по дорогам Анкиды, пугают и стращают? А дальше что?

– Дальше? – задумался Сор. – Дальше никто не ходит. Дальше через еще две или три лиги край черного месива. Или, как говорят некоторые, край Пира. Святое место для слуг Лучезарного. Место, через которое наша земля извергла его. Не всосала внутрь себя, а извергла через себя прочь. Там всегда грозы и всякая мерзость. Еще говорят, что тела тех мертвых, которых не успели убрать после битвы при Бараггале, лежат там, где их настигла смерть, и тлен не коснулся их. И когда Лучезарный вернется, мертвые встанут и поднимут за него мечи.

– Иэээээую… – послышался свист над головами путников, крылатая тень мелькнула над кривыми елями и унеслась куда-то к западу.

– Ой, – обмерла Фламма. – Так ведь и белье можно испортить ненароком! Что это было?

– Сэнмурв, – поднялся на ноги, прислушался и принялся заливать костерок водой из котла Сор.

– Разве они здесь водятся? – удивилась Фламма.

– Нет, – покачал головой Сор. – Они даже в Дакките редкость, а тут их нет вовсе. Или не было. Отправляемся дальше. Думаю, до Мануса доберемся завтра к утру.

– Зачем тогда дозоры? – спросила Кама.

– Не понял? – обернулся Сор.

– Зачем дозоры? – поднялась Кама. – В Пустошь они не заходят, твари оттуда выползают редко. Здесь никаких тварей нет. Зачем дозоры?

– Здесь много тварей, – не согласился Сор. – Самых опасных тварей среди всех, созданных творцом – людей. Они идут сюда через Даккиту, Сухоту, Бэдгалдингир. Иногда прорываются через Раппу и Бабу. Часто – через земли антов на севере. Редко через степи на юге. Да и среди жителей Анкиды их немало. Слуги Лучезарного идут к месту гибели своего бога. Может быть, гибнут там сотнями, а может быть, и возвращаются потом обратно. Ведут жертв, которых живыми бросают в черное месиво, чтобы подкормить, как думают они, своего повелителя. Черпают грязь из Пира и продают ее за большие деньги, потому что она не только грязь, но и страшный, очень густой мум. А некоторые идут за монетой. Оружие, доспехи, разное приносят. Не знаю. Может быть, стоят на краю грязного упокоища и выкликивают Лучезарного на всякий лад. Нет, дозоры здесь нужны. Вот только нет их почему-то. Ни одного свежего следа. Как будто собрались и ушли.