Провинциальная история

Демина Карина

Рыскач крутился.

И вывел-таки к дереву, меж корней которого Ежи нашел еще один лоскуток ткани, крохотный и грязный, и может статься, что лежал этот лоскут не один день, но… Ежи в это не верил.

Ткань он подобрал и спрятал в кошель.

– Куда дальше?

Рыскач рванул. И пришлось бежать. Тварь окончательно перестала слушаться, и вовсе не потому, что заклинание рассыпалось. Отнюдь. И сил, благодаря накопителю, у Ежи оставалось довольно, однако вот что-то было… не так.

Неладно.

Тварь спешила. И Ежи

чувствовал ее страх, хотя, неразумная, не существующая на самом деле, представляющая собой лишь воплощенную в суть энергию, она не могла, не должна была испытывать эмоций.

Но страх имелся.

И в какой-то момент он полоснул по оголенным нервам, разбиваясь на осколки, а следом пылью туманной разлетелась и тварь. Ее распад был столь стремителен, что Ежи не успел защититься. Сотворенное им заклятье ударило, оглушая, едва не опрокидывая.

– Твою ж… чтоб… – Ежи упал-таки на колени, зажимая уши ладонями. Из носа потекло, кажется, кровь. И точно кровь. В этом он убедился, когда сумел-таки отнять руку от звенящей головы. – Вот же ж…

Он попытался остановить кровь – пусть Ежи и не целитель, но с этакою-то мелочью справится.

Ему так думалось.

Останавливаться кровь не пожелала. И тогда он просто зажал переносицу пальцами, понадеявшись, что как-нибудь вся не вытечет. И огляделся.

Вокруг был лес.

Темный, густой. Незнакомый. И не сказать, чтобы этот лес отличался дружелюбностью. Напротив, пока он разглядывал Ежи весьма равнодушно, но вот, чувствовалось, что в любой момент ситуация может измениться.

И не сказать, чтобы к лучшему.

– Знаете, – гнусаво произнес Ежи. – Я… не уверен, к кому обращаюсь, но прошу прощения, что потревожил ваш покой.

Лес молчал.

– Оправдывает меня лишь то, что я ищу ребенка. Девочку. Она заблудилась и…

Тьма сгущалась. И как-то вот от понимания, что он, Ежи, не ребенок, что вполне способен за себя постоять, не становилось легче.

[1] Имеется в виду дворня, своего рода особый класс крестьян, которых использовали в качестве домашней прислуги, т.е. никоим образом не оскорбление.

Глава 11 Повествующая о лесах, ведьмах, магах и переменившихся порядках

Когда маг с легкостью перемахнул через ограду, чтобы в следующее мгновенье попросту раствориться в лесу, барон Козелкович осознал, что Лилечка, вполне возможно, не вернется.

И маг, скорее всего, тоже.

А ведь, казалось бы, ученый, должен знать, что не во всякий лес соваться должно. С другой стороны, он, Козелкович, проживший в поместье большую часть жизни своей, точно знал, что именно в этот лес соваться нельзя. Однако же…

Лилечка…

– Погодите, – он придержал за локоток второго мага, который к лесу приглядывался настороженно, но явно собирался последовать за первым. – Нельзя туда идти.

Лилечка…

Аннушка не простит. Она и без того считает

виноватой именно его, Тадеуша, все повторяет, что в ее-то роду больных не было, что всегда-то детей рождалось много и с даром, это Козелковичи вечно маялись, не способные выродить мало-мальски годного наследника.

…и права будет. Сама не знает, сколь права. А наследник… наследник нужен. Стало быть, разводиться придется.

Мысль о разводе, некогда болезненная, обидная, вдруг принесла облегчение.

Нет, дочь свою барон любил, и сердце его разрывалось от боли, но… разве это что-то да изменит? Он и без того сделал для Лилечки все возможное. И сделал бы еще, только… что? Теперь, глядя в непроглядную тьму, которая с каждою минутой становилась все более густой, Тадеуш Козелкович морщился, кривился, из последних сил сдерживая слезы.

…матушка бы слез не одобрила. Она всегда-то повторяла, что главное – выдержка.

– Ежи! – крикнул маг, после щелкнул пальцами и выругался, потому как заклятье его растворилось в пуховой чаще леса. – Ежи! Ау…

Голос и тот будто проглотил.

Ни эха.

Ничего…

– Возвращаемся, – со вздохом произнес барон, чувствуя, как по спине сбегают струйки пота. Почудилось, что древняя чащоба очнулась, встрепенулась и теперь глядит на него.

Глядит и не узнает.

– Но… как же… – возвращаться маг явно не желал. Щурился, шею тянул, наверняка приговаривая, что еще вовсе не темно даже, и вся эта чернота лесного полога – кажущаяся. Что надобно пойти по следу и тогда-то… – Если Ежи пошел…

– Если повезет, вернется, – барон смахнул со лба пот и добавил с большею уверенностью в голосе. – Поплутает денек и вернется… тут волков и вправду нет, но… место недоброе.

– Стало быть, вы верите в эти сказки? – маг прищурился.

А ведь из местных. Точно из местных.

И знать бы должен.

Может, и знает, только не верит.

А вот Дурбин в лес не стремится, стоит да крутит камешек на веревке. Камешек пока прозрачный, и эта его прозрачность будто издевалается, намекая, что он, барон Козелкович, последний отпрыск могучего рода, слаб и трусоват.

Что предки его не остановились бы у черты, они бы вовсе ее не заметили.

Предки.

А барон…

– Это не сказки, – вынужден был признать Тадеуш. – Это ведьмин лес. Действительно ведьмин. Настоящий, а не…

Он махнул рукой и обреченно произнес:

– Пойдемте в дом. Все одно магия там не поможет. А людей… я дам награду, глядишь, и сыщутся охотники.

Совесть кольнула, но барон тут же ее успокоил: как-нибудь да не убьются люди. Только вот… это в столицах больше не верят в ведьмины леса, в путаные тропы, способные вывести на край мира, в подменников и русалочий волос, в безглазых дев, в… во все то, о чем собственная Тадеуша нянюшка рассказывала шепотом, сторожась, как бы кто не прознал, чем она ребенку голову забивает.