Пройдя долиной смертной тени – 2

Варавин Александр

До появления Шенраба почти все шаманы Тибета практиковали некромантию и человеческие жертвоприношения. Так было до разделения миров существования. Эти шаманы были слабы. Когда вокруг твоего жилища рыщут ужасные пожиратели плоти и душ, самый надежный способ получить силу – принести в жертву человека, соблюдая определенную последовательность ритуальных действий. Я о подобных обрядах знаю совсем немного, но слышал, что такое происходило, а может, происходит и по сей день, в разных концах земли. Кровь, пролитая шаманом, давала ему силу противостоять демону и усмиряла чудовище. Но в конце пути расплата была ужасной.

Когда Шенраб разделил миры, многие демонические сущности остались

в нашем мире, приняв человеческую форму. Самое подходящее занятие для существа с силой и сознанием демона – быть шаманом. И, несмотря на запрет Шенраба, жертвоприношения пусть и тайно, но продолжались. В основном это были животные: олени или козы. Некоторые обряды просто невозможно совершить без крови. Пусть даже и крови старого петуха.

Потомки этих демонов густо вплелись в традицию Бон. Особенно, как я сейчас знаю, в мою линию. Во времена тибетских войн, когда шены открывали дорогу кровожадным чудищам, а солдаты отрезали головы и складывали их у крыльца дворца ценпо, линия магии крови стала основной силой шаманов. Для любого шамана, имеющего дело со сверхъестественным, кровь – как наркотик для наркомана. Соблюдать границы дозволенного очень трудно, даже сейчас.

В те далекие времена бонцы, будто волки, жаждали убийств и крови, которая давала им силу. Кто-то и сам был потомком ракшаса или нага, кем-то потусторонняя тварь овладела в процессе обряда, но были и такие, кто сознательно принимал решение продолжать посмертное существование в демонических мирах, упиваясь магией крови в мире живых.

В девятом веке, после убийства ценпо Лангдарма, буддизм должен был восторжествовать. Но выиграв битву с бон, буддисты потеряли государство, которое было им крайне необходимо. Империя разрушилась и впала в кровавую междоусобицу. Тибетцы убивали тибетцев, шены бились с шенами. Один из летописцев описывал это время как «века кровавого тумана над всем Тибетом». Изменения начались только к концу двенадцатого века.

– Значит, шаманы линии крови все-таки способны поддерживать эти ваши… настройки тела и практиковать с отягощенным сознанием? – решил уточнить Эрик.

– Да, способны, но только с помощью той же крови. И очень недолго. К обычной практике они становятся неспособны. В посмертии их ждет существование только в виде демона. Все другие миры становятся недоступны. Известен только один случай, когда демон был просветлен. Когда Шенраб появился в Тибете, он вступил в битву с очень могучим созданием, демоном Кьябхпа. Шенраб одолел его и очистил его сознание. После этого Кьябхпа стал самым первым учеником Шенраба в Тибете.

Эрик почувствовал сонливость.

– Пожалуй, я бы поспал, – сообщил он Такрону.

– Конечно, – поддержал его тот. – Нужно выспаться, если не хочешь пропустить похоронный обряд.

Эрик не собирался участвовать ни в каком обряде, но промолчал.

Они встали и, осторожно спустившись по скользким камням, вернулись в лощину. Приближаясь к хижине, на которую ему указал Лугонг, Эрик увидел, что мальчишка и две женщины собирают из хвороста и бревен квадратный деревянный помост недалеко от площадки с веревками и флажками. Мужчин не было видно.

– Что они делают? – заинтересовался он.

– Готовят погребальный костер, – ответил Такрон. – В Непале мертвых хоронят по обычаям индуизма.

– А река для… праха?

– Водопад, – Такрон указал назад, на камни, с которых они спустились.

Эрик поморщился и зашел в бамбуковый домик.

Изнури хижина выглядела опрятной и сооруженной на совесть. Стенки и дверь из толстого бамбука были скреплены раствором красноватой глины. Застеленный свежескошенной травой пол вызывал желание пройтись по нему босиком. Небольшая

чугунная печь, установленная на железном листе, виднелась в тени угла у дальней стены, примыкающей к скальному граниту. Труба дымохода уходила в прорезанную в бамбуковой крыше дыру, также обшитую железом. Слева стояла искусно сделанная бамбуковая же кровать, на толстых коротких ножках, в местах соединений связанная лианами. Кровать была застелена толстым слоем травы, поверх которой лежало одеяло, сшитое из тонко выделанной овчинной кожи. Эрик от кого-то слышал, что запах овчины отпугивает змей и еще каких-то пауков или насекомых. Он подошел к кровати и присел. Как будто крепко и удобно. Осторожно прилег и почти мгновенно провалился в глубокий сон.

Проснулся он от ритмичных звуков барабана, сопровождавшихся заунывными завываниями женских голосов. Сквозь щели в бамбуковой двери пробивался неяркий желтый свет, рождающий скользящие тени на стенах хижины. Эрик чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Лишь мимоходом отметил, что по груди проскользнул легкий, но неприятный холодок.

Открыв дверь, он вышел наружу. Справа у порога сидел Такрон, скрестив ноги, и, уже привычно, ковырял палочкой у себя в волосах. Рядом в «лотосе» сидел Лугонг, выпрямив спину и смотря перед собой. Судя по тому, что одет он был в свою городскую одежду, проводы умершего уже закончились.

На том месте, где ребенок и женщины складывали дрова, вовсю занималось пламя. Мертвое тело, накрытое покрывалом, лежало в центре бонского круга, посреди круглой глиняной площадки. Ночь была невыносимо черна, и поэтому свет разгоравшегося погребального костра придавал происходящему жутковатый сверхъестественный вид.

Внутри круга танцевали мужчины джанкри, стуча в свои рамочные барабаны, и издавали синхронные вопли, когда того требовал отбиваемый ритм. Этим, явно осмысленным крикам, следовало речитативное пение женщин у тела. Мужчины кружились в завораживающем танце, выполняя пируэты, скорее присущие профессиональным гимнастам, чем людям, живущем в бамбуковой деревне.

Прозвучал финальный барабанный аккорд, мужчины положили инструменты на землю и, подойдя к носилкам с мертвым, взялись за ручки. Женщины, в свою очередь, одновременно встали и так же симметрично, с двух сторон расположились у костра, слаженно забросив правые углы платков на свои лица.

Услышав хлопок и пронзительное шипение с левой стороны лощины, Эрик успел заметить, как дымная огненная стрела вылетела из зеленых кустов и, закончив полет в центре костра, взорвалась ослепительной яркой вспышкой. Ударная волна подняла его в воздух и, как пушинку, отбросила назад, прямо в стены хижины. Проломив бамбуковую стену, он пролетел все пространство хижины и, приложившись о твердую гранитную скалу, упал на землю. Крыша и стены хижины обвалились прямо на его беззащитное тело. Уже теряя сознание, почувствовал, как печать на груди покрылась инеем. Темнота.

Кто-то, вцепившись мертвой хваткой в его правую ногу, рывками тащил его из-под обломков. Острые куски бамбука и камней до крови раздирали кожу, причиняя мучительную боль. Эрик громко закричал. Но рука, больно сжав лодыжку, выдернула его из завала. Такрон. Лицо в крови, глаза сверкали из под узких щелочек век. Все вокруг горело. Живые ворота в лощину были объяты чадящим пламенем.

– Что? Где? – непонимающе пробормотал он.

Еще один громкий хлопок, и Эрик отчетливо увидел, как со зловещим шипением реактивная струя с того же места, из гущи растительности на холме, закончила свой путь в пикапе Лугонга. Оглушительный взрыв – и горящий железный скелет автомобиля подбросило в воздух и обрушило на мертвые тела джанкри.