Проза Дождя
Шрифт:
– Поспать, ребятки, не удается. Сегодня ни свет, ни заря Котовский разбудил. Толкает и толкает в бок. Я спросонок спрашиваю его:
– Чего надо?
– Спасибо сказать хочу за галифе фиолетовое.
– Ну, раз разбудил – говори.
– Где ты их раздобыл, черт окаянный?
Послал его куда подальше, не хотелось, ребята, герою гражданской войны в воровстве признаваться.
– Дедушка, а у кого ты те штаны спёр?
– Дело было так. Рты закройте, а то мух наглотаетесь, охламоны. Зашел в кабак чарочку пропустить, а там беляки на фиолетовой скатерке пир горой устроили. Не стерпел
Подхожу, протягиваю. Он смутился, но взял, правда без слов. И вот – чрез сколько лет вспомнил, что поблагодарить тогда не успел. Аж в сон ворвался, поспать не дал. Да ладно, мне тех галифе не носить, от фиолетового у меня, как от лука, глаза слезятся. Пойду я, ребята, бабка поди давно хватилась…
Не знаю, кто из пацанов проговорился нашей училке, но та ко мне как банный лист прилипла:
– Пригласи да пригласи на сбор деда-героя.
Пришлось бабке всю правду выложить, она у нас в доме главнокомандующий.
– Ох, беда, внучок, беда. Что делать, ума не приложу.
– А чё, баб, пусть выступит, дед поговорить мастак.
– Дурак твой дед, не язык у него, ботало коровье. Иди, зови говоруна.
Заходит дед, голову опустил, коленами в пол уставился, руки не знает куда деть.
– Чего звала, старая?
– Скажи, скажи внучку, у кого служил, окаянный.
– Да ладно, чего там вспоминать, что было, то прошло.
– Где служил, гад, говори!
– Честно? У Колчака лямку тянул. Про Котовского сбрехнул. Грешен, одним словом. Прости, внучок.
– А с чем я завтра в школу явлюсь?
– Ложись спать, утро вечера мудренее.
Лёг в слезах, соплях, в обиде. Всю ночь снился Котовский на коне в галифе фиолетовых. Просыпаюсь, а они передо мной на стуле висят и ширинкой, полной белых пуговиц зубов, скалятся.
– Неси, внучок, училке, дед, скажи, захворал совсем.
Сбор прошел отлично, звеньевым выбрали. Про штаны в местной газете прописали, школа их торжественно в краеведческий музей передала. Висят там под стеклом с медной табличкой: «Фиолетовые галифе героя Котовского». Раньше пионеры честь отдавали, сейчас нервные дамочки хихикают.
Хочется сказать, что мерку на штаны с моего деда снимали. Да боюсь, не поймут, а бабка моя понимала.
Революция в тех штанах бурлила, – нынче спит она праведным сном на улице Труда, где река время на волнах носит.
Прием
Вызвали. Не знаю по какому делу.
Ночь не спал. Гадал. Помылся, побрился, лучшую рубаху напялил. Явился ни свет ни заря.
– Вы не первый, – секретарь обласкала.
– А какой?
– Не первый и всё!
– Ладно, лишь бы приняли.
– Вот так-то лучше. Примут, всех примут.
Повалил народ, кто не зайдет – на меня пялятся. Малость, а приятно; значит, не последний человек. Здороваться не здороваются, видно, до этого не дорос, а разглядывают. Сижу, расту в глазах. Ну, думаю, дам дрозда, как зайду: запоют у меня, затанцуют. Хорошо, что вызвали, понимают, кто я и что.
Сижу, а народ так и прёт, в основном женщины со всех сторон разглядывают, но и мужчины вниманием не обходят. Жаль, знакомые, родня не видят, кто я. Час прошел, другой, время к обеду клонит.
Сомнения закопошились. Ну, кто я, шишка на ровном месте? Может, и не меня разглядывают, а какую оплошность на мне. Галстук проверил, пуговицы на рубашке, всё вроде ровно. Шнурки на ботинках не болтаются, строчки на брюках живы. Ах ты, боже мой, аж вспотел. Может, ширинка не застегнута?
Ощупал втихаря, нет, интим на замке. И чего им от меня надо? Обыкновенный я, совсем обыкновенный, даже хуже. Позвать позвали, а как принять, так в последнюю очередь.
Ну, дудки. Пойду, раз не угоден. Встаю, оглядываюсь, и доходит, из-за чего меня все рассматривали.
Под зеркалом угораздило сесть.
Зоопарк
Меня на работу взяли. Зарплата так себе, социалка на зависть. Трехразовое питание, медицинское обслуживание. Комнату небольшую выделили – двенадцать квадратов, мебель не ахти какая – стол, стул и кушетка на дерматине. Сигнализация установлена, кнопка тревожная есть. Если честно, повезло. Конкурс на место был. Выдержал, не подкачал, показал себя с хорошей стороны, завтра к работе приступаю. Форма одежды обычная. С собой велели стопку книг взять, правда, авторов не указали, и то хлеб. Ну вот вроде и всё. Пора баиньки, носки постирал, будильник завел. В девять инструктаж, полдесятого развод по рабочим местам.
Пришел штык в штык. Слушаю и ушам не верю. В клетке придется сидеть весь световой день, между верблюдом и медведем. Почему их мною разбавили? Рычать не умею, плевкам не обучен.
– Книги взял?
– Туточки, как велели.
– Сиди там и читай.
– И вся работа?
– Почти, табличка на клетке твоей: «Читающий мужик».
– А читать как прикажете, вслух или про себя?
– Вслух, медведь на одно ухо глуховат, а верблюду он на оба наступил.
– А поймут?
– Читай с выражением, поймут. Ну, всё, хватит лясы точить, полезай на место.
– Скажите, курить разрешается?
– Нет, на тебя будут дети глазеть.
Сижу, читаю, пальцами тычут, хохочут, за животы держатся.
– Смотри, сынок, мужик книгу читает, значит, ни на что не годен. Не дай Бог, и ты до такого состояния докатишься.
– Не боись, мамка, училка за такое нас по рукам бьет.
– Хорошая она у вас, хоть и строгая.
Этих с достоинством вынес и прав оказался: все мамашки не велят детям в руки бяку брать. Читаю дальше, чувствую, кто-то по спине похлопывает, оборачиваюсь и глазам не верю.