Проза. Поэзия. Сценарии
Шрифт:
Как говорит Верлен у Люсьена Летинуа: «Он был чудесным конькобежцем». Его наряд составляли «никербокеры» — английские бриджи прелестного покроя, свободно болтающиеся на ляжках и застегивающиеся у колена, шотландские гольфы, рубашка с отложным воротником и полосатый галстук его клуба. Его грация, его непринужденность поразили Жака.
Он привык видеть его в пансионе Берлина, а сейчас, как живописное полотно, которое не производит особого впечатления без рамы, без надлежащего освещения, и обретает силу лишь окантованное, висящее на стене под ярким светом, — так Стопвэл на скейтинге предстал в новом измерении.
Жермена
22
Герцог Монморанси (1766–1826) — французский политический деятель, роялист, в 1821–1822 годах министр иностранных дел Франции.
Он бьет мимо цели. Надвигающаяся беда лишает человека всякой сноровки.
Стопвэл соглашается с ним. Стопвэл поддерживает беседу. Не скрывает своих ошибок во французском. Впервые он действительно разговаривает. У Берлинов он до этого не снисходит.
Он говорит об Англии. Это моряк, говорящий о своем корабле. Жак справедлив; он видит в этом благородство. Со своей крайней правой позиции он отвешивает поклон. Голова его никнет.
Теперь Стопвэл уничтожает его косвенным ответом. Он говорит об элегантности. Он перебивает свою речь трогательными «знаете» — жуткими, как его рукопожатие,
— В Лондоне, знаете, есть настоящая элегантность, — говорит он. — Напротив Рампельмейер, например (обращаясь к дамам), лавочка шляпника Локка. Очень черная и очень маленькая; такая маленькая, что приказчики заколачивают ящики на улице. Весь уголь Англии (и у Стопвэла прорезаются интонации леди Макбет, произносящей знаменитую фразу — «Все ароматы Аравии»), весь уголь Англии создал этот маленький алмаз. В… витрине — так, кажется, по-вашему — можно разглядеть старые, очень старые головные уборы вековой давности, побелевшие от пыли. М-р Локк никогда их не чистит. И когда лорд Рибблсдэйл примеряет шляпу, тогда, знаете, это великолепно.
Он скандирует это «великолепно» и нажимает на «ве» и «ли», зарывая руки в карманы, набитые никелированными цепочками и ключами. Женщины молчат.
Жермена впитывает его слова. Глаза ее затуманены. Жак в смятении, ибо, сросшись с этой женщиной, которая без всякого перехода отрывается от него, он видит себя умаляющимся по мере того, как она удаляется. Подобно башмачнику из «Тысячи и одной ночи», он возвращается в свой первоначальный облик. Он вновь становится тем, чем был до их любви.
Эта пытка, физическая и моральная, выше его сил.
— Что с вами, Жако, дружочек? — спрашивает Луиза. — У вас губы дрожат.
Но Жермена уже не слышит ни вопроса, ни ответа.
— Хоп! — командует Стопвэл, вставая на свои ролики, — пошли кататься.
Жермена поднимается и идет за ним, как рабыня.
Жак
23
Эль Греко… Они удлиняются… — картины испанского художника Эль Греко (1541–1614) известны особой перспективой — удлиненные фигуры как бы возносящиеся к небу — и цветовой зелено-коричневой гаммой.
Он больше не обогащен, не наполнен Жерменой. Он ощущает свои кости, ребра, свои желтые волосы, свои неровные зубы, свои веснушки — все, что ему ненавистно и что он успел забыть.
Под прожекторами вальса, который душит Жака, Стопвэл под руку с Жерменой катится на одной ноге через всю площадку в позе возничего. Стопвэл выпячивает грудь. Он воображает себя Ахиллом. На какую-то секунду он представляется Жаку нелепым, и возникает наивная надежда, что вот сейчас Жермена это заметит, убежит, вернется сюда одна, признается, что все было шуткой.
Луиза не жестока, но она женщина. Ей вспоминается свое. Она снисходительно наблюдает за жертвой.
Появляется Махеддин. Луиза подмигивает, делает рот подковой и указывает движением подбородка на вальсирующую пару.
На эту мимику Махеддин отвечает мимикой же, выпятив нижнюю губу, наклонив голову и закатывая глаза.
Отрубленная голова Жака скатывается на грудь.
— Уведи его, — говорит Луиза своему любовнику. — Он того гляди в обморок упадет.
Жак отказывается. Он не из тех, кто уходит. Он из проклятой расы тех, кто остается, кто допивает последнюю каплю.
Вальс кончается. Жермена и Стопвэл направляются к столику, цепляясь за стулья и посетителей. Жермена падает на какую-то толстую даму. Смеется. Дама возмущается. Стопвэл пожимает плечами. Муж дамы встает. Дама успокаивает его и усаживает обратно.
Жак угадывает сцену в общих чертах. Все это как-то не в фокусе.
Луиза тем движением подбородка, каким на похоронах предупреждают чересчур болтливого друга, что прямо перед ним стоит один из родственников усопшего, указывает Жермене на страдальца.
— Ничего, переживет, — говорит та.
Слова эти были гуманны — в том смысле, в каком закон признает актом гуманности выстрел в упор, которым офицер добивает расстрелянного, еще подающего признаки жизни.
— Сигарету? — предлагает Стопвэл.
Чарующая внимательность заплечных дел мастера.
Отзвучали заключительные такты; они вышли на улицу. Сели в автомобиль Жермены. Жак, вскидываясь, бессильно мотаясь, смутно различал окружающее. Чей-то профиль: Махеддин, Одеон, афиши, Люксембургский дворец, таверна Гамбринус, фонтан. Подвозили Стопвэла.