Проза. Статьи. Письма
Шрифт:
Но будешь ли таким во время давки
На поврежденном бурей корабле
Или в толпе у керосинной лавки?
Неизменно мысль его обращена к судьбе искусства, к добытым в труде, а не усвоенным понаслышке его заветам:
Питает жизнь ключом своим искусство…
Другой твой ключ — поэзия сама.
Заглох один, — в стихах не стало чувства.
Четверостишия, посвященные теме искусства, чаще всего — категорическое утверждение одной из любимых мыслей поэта.
К искусству нет готового пути…
Искусство строго, как монетный двор…
Дождись, поэт, душевного затишья,
Чтобы дыханье бури передать…
К этим и другим излюбленным мыслям Маршак обращается и в своих литературно-критических статьях и заметках, в своих изустных беседах с молодыми и немолодыми собратьями по перу.
Мы помним, как он восторгался в статье о «Сказках» Пушкина двустишием:
Туча по небу идет
Бочка по морю плывет.
Среди «лирических эпиграмм» мы встречаем вещицу, явно подсказанную пушкинским двустишием, но обладающую самостоятельной прелестью лаконической композиции:
Пусть будет небом верхняя строка,
А во второй клубятся облака,
На нижнюю сквозь третью дождик льется,
И ловит капли детская рука.
Но подобные частные условия утверждаемой Маршаком поэтики подчинены главному, объемлющему их завету правдивости искусства:
Как ни цветиста ваша речь,
Цветник словесный быстро вянет.
А правда голая, как меч,
Вовек сверкать не перестанет.
Запоминаются с первого раза взвешенные, обдуманные и чеканно выраженные наблюдения и предупреждения поэта относительно «секретов» мастерства. Музыка — первооснова поэзии, но для нее губительна та музыка, что вылезает
…наружу, напоказ,
Как сахар прошлогоднего варенья.
Маршак — самозабвенный поборник строгой отделки стиха, однако он против окостенения формы, против «чистописания»:
Но лучше, если строгая строка
Хранит веселый жар черновика.
А какой бесповоротной, убийственной формулой звучит двустишие, заостренное против одного из тлетворных соблазнов литературной жизни:
Ты старомоден. Вот расплата
За то, что в моде был когда-то.
Лирика Маршака обнаруживает некоторые совсем скрытые до последней поры возможности его поэзии.
Так,
В лирике Маршак впервые обращается к памятным впечатлениям детства, решающего периода почти для всякого художника в смысле накопления тех запасов, к которым он обращается всю остальную жизнь, лишь пополняя их позднейшими приобретениями, но никогда полностью не исчерпывая и не меняя целиком.
Я помню день, когда впервые —
На третьем от роду году —
Услышал трубы полковые
В осеннем городском саду…
И помню праздник на реке,
Почти до дна оледенелой,
Где музыканты вечер целый
Играли марши на катке…
Поэт благодарен тем давним впечатлениям, открывшим для него… «звуковой узор»,
Живущий в пении органа,
Где дышат трубы и меха,
И в скрипке старого цыгана,
И в нежной дудке пастуха… —
«звуковой узор», в котором жизнь «обретает лад и счет».
Юные читатели, как известно, не жалуют вниманием описания природы, также и автор популярнейших книжек для детей не навязывал им этой обязательной «художественности». Но, оставшись лицом к лицу со старостью, с испытаниями недугов возраста, он переживает повышенное чувство мира природы.
Возраст один у меня и у лета,
День ото дня понемногу мы стынем…
Все же и я, и земля, мне родная,
Дорого дни уходящие ценим.
Вон и береза, тревоги не зная,
Нежится, греясь под солнцем осенним.
Неожиданно появляются в этих стихах Маршака и березка-подросток, глядящаяся в размытый след больших колес, и кусты сирени, что «держат букеты свои напоказ, как держат ребята игрушки»; и озаренные летним утренним солнцем «стены светлые, и ярко-желтый пол, и сад, пронизанный насквозь жужжаньем пчел».
И какими освобождающими от бремени годов, болезней и горьких раздумий являются стихи, в которых это бремя вдруг запечатлено, выражено с победительной насмешкой над ним, над самим собой:
Вечерний лес еще не спит.
Луна восходит яркая,
И где-то дерево скрипит,
Как старый ворон каркая.
Все этой ночью хочет петь.
А неспособным к пению
Осталось гнуться да скрипеть,