Прожитое
Шрифт:
Николай Иванович, конечно, был в первых рядах «атакующих». Закопченный, страшный, в обгоревшей шинели, вымазанный в грязи и саже, вымокший… Размахивая какой-то парусиновой хламидой, он бросался на огонь и, как хитрый полководец, не теряющий разума в исступлении боя, охрипшим голосом командовал своей верной гвардии: «“Вольняшки”» на х…! Заключенные, за мной! Вперед! Ура!»
К его чести надо сказать, что в отношениях с людьми он не делал разницы между вольнонаемными и заключенными, когда дело касалось работы.
«Вольняшки» недолюбливали его за настырный, беспокойный характер и побаивались.
Зеки, наоборот, хотя и терпели от него многое, уважали, инстинктивно
Мерил он всех одной меркой — работой. Если ты постоянно выполнял дневную обязательную норму, а не дай бог, еще и перевыполнял — ты ему лучший друг. К таким, кто по неопытности или по жадности нес ему золота больше нормы, демонстрировал личное расположение. Немилосердно льстил, поощрял продуктовыми подачками из ларька — спиртом или махоркой (по курсу: грамм золота — грамм махорки). Упаси бог было смалодушествовать и польститься на его щедрость. Начальник быстро привыкал к новой порции и уже требовал ее перевыполнения, и так без конца… Он забывал, что перевыполнять норму постоянно нельзя. Часто это даже не зависело от самого работающего даже: ведь содержание золота в жиле непостоянно и неравномерно (то густо, то пусто)… А если ты лоточник — моешь золото лотком, то не последнюю роль играет еще и везение, случай. Начальник все это прекрасно знал, но… «забывал»! Когда же обласканный, вывернутый наизнанку зек возвращался к первоначальной, минимальной норме — лишал его своих милостей, попрекал как бездельника и грозил карцером.
Начальник придумал «ежедневный субботник»… Обложил лютым оброком всех, кто непосредственно не работал в забое, кто не мыл золото лотком или на проходнушках. Всю лагерную обслугу и всех придурков обязал под страхом «кандея» ежедневно в течение всего промывочного сезона после основной работы в зоне лагеря выходить в забой.
Золото, золото… Кровь из носу, а подай золото! Ищи где хочешь, когда хочешь и как хочешь, но двадцать граммов отдай!
Бдительно следил за всеми, кто ловчил и изворачивался, кто заставлял других ишачить вместо себя. Таких, если удавалось поймать, беспощадно гнал с блатных, насиженных мест на общие работы.
Зачем, например, хлеборезу, врачу или нарядчику корячиться в забое самому? Любой работяга-лоточник за лишний кусок хлеба или освобождение от работы с радостью будет снабжать их металлом — подумаешь, двадцать граммов!
Каждое утро в тазике у дневального после мытья пола в бараке оставалось 3–5 граммов золота, занесенного из забоя на обуви и одежде работяг.
В Омчагской долине, или в «долине маршалов», как ее называют, на приисках имени Буденного, Ворошилова, Гастелло и Тимошенко золота было много. Брали его, как и везде на Колыме, хищнически, брали, где легче, не заботясь о будущем, лишь бы дать план, задобрить начальство.
Теперь, через много десятилетий, с великими затратами перемывают то, что тогда бездумно ушло в отвалы.
Шутка ли… Одними «ежедневными субботниками» Николай Иванович Лебедев ухитрялся приобщить к производственному плану прииска более десяти килограммов золота ежедневно!
Энтузиаст и идеалист, он «кнутом и пряником» пытался бороться за честный труд, за чистоту нравов в лагере. С одной стороны, на вечерних поверках произносил зажигательные речи, обращенные к патриотическим чувствам и гражданскому сознанию подчиненных ему зеков, с другой стороны — всех устрашал вывешенный на самом видном месте перед вахтой для обозрения грозный приказ, категорически, под страхом смерти запрещающий пронос металла из забоя в зону.
Его филантропические усилия успеха почти не имели. Разве что лишний раз застревали
Как-то он заявился в барак, где я дневалил, и шепотом, чтобы не разбудить спящих, вызвал в тамбур. Было около полуночи…
— Здравствуйте, гражданин начальник!
— Здравствуй, здравствуй, — сказал он, — как твоя рука?
— Спасибо. Ничего. — Я пошевелил пальцами. — А что, пора уже и в забой, да?
— Не спеши, покантуйся еще малость, успеешь, наработаешься! Я не к тому…
К тому не к тому, а чего-то он явно недоговаривал. Я молчал. Ждал…
Руку мне сломали. И сломали дважды. Сначала в забое, в драке, а вскоре, когда она начала срастаться и подживать, снова сломали, уже в бараке, и опять в драке (я ударил вора). Блатные распяли меня, как Иисуса Христа, на крестовине нар и заново разломали руку, обе кости (фраер не имеет права бить вора).
В обоих случаях виноват я не был, просто не стерпел оскорбления. Начальник разобрался беспристрастно, сочтя меня правым в этой истории, потому и не выгнал со сломанной рукой в забой, а разрешил до выздоровления быть дневальным в бараке, где жила бригада лоточников, в которой я работал до болезни.
— Понимаешь, какая штука, — заговорил он. — У меня на весах сейчас одиннадцать кг девятьсот шестьдесят г. С любой добавкой все равно это звучит как одиннадцать, верно ведь? И совсем другое дело — двенадцать!.. Чувствуешь?.. ДВЕНАДЦАТЬ!! И звучит иначе — солидно, понимаешь?
— Понимаю. Только к чему вы?..
— Выручай… Позарез нужно сорок грамм металла, понимаешь?
— Понимаю. Только где я возьму эти сорок грамм?
Мой вопрос он оставил без ответа. Будто и не слышал вовсе, продолжал:
— Мне через час рапортовать надо! Сводку в Магадан передавать, понимаешь? А у меня одиннадцать кг девятьсот шестьдесят г. Сорок грамм не хватает до ДВЕНАДЦАТИ, понял?
— Давно понял. Только где я их возьму? — как дятел, долбил я.
— Где? — зашипел начальник и показал пальцем в сторону спящих: — Вон где! Там, у любого работяги! И брось дурака валять! Я буду его учить, у кого, где? — Он начал заводиться. — Он, видите ли, не знает, где…
— Вы на что намекаете, гражданин начальник? Неужели вы думаете, что кто-то посмеет нести металл в зону? Вы что, своих приказов не читаете? «За грамм пронесенного в зону лагеря металла — расстрел!» — продекламировал я ему.
— Пошел ты… Дашь или нет, отвечай? — Злить его дальше становилось рискованно, начальник мог взорваться.
— Ладно. Не сердитесь, гражданин начальник, подчиняюсь… делать нечего. Пойду в забой сам на ночь глядя. Прикажите вахтерам выпустить меня из зоны. Не жаль вам инвалида однорукого! — запричитал я.