Прозрачные витражи
Шрифт:
– Извини, не хотел обидеть, – искренне говорит Чингиз. – Ну… и что там?
– Ничего. У них все сорвалось, – отвечаю я. И начинаю рассказывать – про водителя, сумевшего вывернуть руль, про убийцу, оживившего лисичку…
Чингиз улыбается все шире и шире. Мне надо спросить его о другом… совсем о другом. О том, где же мы встречались на самом деле!
Но
– Я надеялся на это, – говорит Чингиз. – Честное слово – надеялся.
– Почему? – спрашиваю я.
– Глубина – это больше, чем принято думать, – убежденно говорит Чингиз. – Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы – частички глубины. Она становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами – это бы случилось. Но мы не хотели – и глубина не позволила.
– Ты говоришь так, будто она живая, – замечаю я.
– А я думаю, что так оно и есть. – Чингиз даже не смущается своих слов. – Сеть стала слишком велика. Нельзя связать воедино миллионы компьютеров и ожидать от этого лишь количественных изменений. Мы оставляем в глубине свои следы. Слепки, отпечатки слов, поступков, желаний. Мы… учим ее, что ли? Отдаем частицу души… должна же глубина однажды осознать себя.
– Кем? – спрашиваю я. – Растянутой на весь земной шар паутиной проводов и миллионами компьютеров? Электронным Франкенштейном? Монстром, чудовищем, големом, коктейлем из спеси, амбиций, похоти, пустого трепа, заумного философствования? Ты думаешь, что подобная глубина сможет понять человека? А человек – понять такую глубину?
– Может быть, и не так, – отвечает Чингиз. – Мы ведь не думаем о том, что наш разум – это искорки на паутине синапсов между кашей нейронов. Мы осознаем свою личность, а не уровень гормонов в крови и противоборство древних инстинктов.
Он замолкает,
– Во всяком случае, у нас всегда есть выбор, кем себя осознавать. Человеком или големом.
– Чингиз, пойдем отсюда, – прошу я. – У тебя есть здесь любимый кабак?
– Но лучше в настоящей Москве. Есть такой уютный ресторанчик… – начинает Чингиз.
Я качаю головой. Мне кажется, что стоит сейчас закрыть веки и посмотреть в темноту – я увижу что-то, чего не хочу видеть. Бесконечную серую муть, кашу нейронов, помаргивающих огоньками синапсов.
И я не закрываю глаз.
– Начинаю бояться, что на самом деле ты… – Чингиз не договаривает.
Я беру его за руку. Рука настоящая, живая и теплая. Человек, а не голем.
– Чингиз, я не мужик, не малолетка, не старуха и не уродина. Я такая, какой ты меня сейчас видишь. Только такая. Никакой иной Карины не существует.
– Оки, – произносит он после мимолетной паузы. – Ты извини.
– Да ничего, – садясь в машину, говорю я. – Сегодня такой странный день… представляешь, Томилин решил, что я – проверяющая из другой инстанции, из ФСБ…
– Не произноси этого слова вслух, – шутливо отвечает Чингиз. – А с чего вдруг у подполковника такие тревоги?
– Ну… не смогли пробить мою защиту и проследить канал.
Чингиз кивает. И с уважением признается:
– Я и сам, если честно… попытался отследить тебя. До виртуальной квартиры дошел – и все. Замечательная закольцовка, я так и не понял, в чем фокус.
– Это папа, – без колебаний говорю я. – Он хороший программист. Поставил свою защиту.
– Серьезный папа, – соглашается Чингиз.
«Ягуар» трогается, я откидываю голову. Искоса смотрю на Чингиза.
Как он все-таки похож на рыцаря с моего старого паззла…
Этой мозаике никогда не сложиться до конца. Я знаю. Знаю, даже не закрывая глаз.
Но этого вовсе не нужно знать рыцарю и принцессе.