Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги
Шрифт:
— Смотря какая публика. Ну, долларов двести. Хотя за эти деньги они могут хоть пять часов сидеть, но слушать-то не будут. Будут газеты читать.
— С какого стихотворения Вы начнете, чтобы зрителей загипнотизировать?
— Если бы я получил Нобелевскую премию, зрители бы слушали, независимо от того, что я читал бы. И выбрать мне трудно… Я ведь пишу не для читателей, а для учреждений — для гуманитарных факультетов университетов.
— Я открыл вашу книжку на какой-то странице и предположил, что вся книга сделана из могучего, фантастического воображения. Гомер, Бродский,
— Но я преклоняюсь перед Бродским…
— Итак, Вас выталкивают на трибуну, Вы должны читать. Чем Вы начнете выступление?
— Одно стихотворение есть, которое нравится публике. Оно переложено на музыку, много раз публиковалось. Оно не так уж и сложно, аудиторно. Стихотворение называется «Художник». «Знает ли птица, что птица она? // Знает ли ветер, что ветром летает? // Птица не знает, и ветер не знает, // Вечно свободный свободы не чает. // Птице в темнице вспышка дали видна. // Быть я любимым хотел, // Но стихи вместо меня от любви клокотали. // Жизни не зная, слово терзали, // Между решетками строк трепетали, // Всплески полосками нежность плели, // Нежных тропинками снежной зари, // Страшно и чудно звенели слова, // Словно земля будто в колокол билась, // Ввысь уносилась, мечтой становилась, // Над океаном вселенной склонилась, // Как над казненными храм Покрова… // Все из меня в бесконечность ушло, // Ночь в сонной луже мерцает совою, // Бездна мне воет дорогой пустою».
— Ваши стихи кажутся Вам такими же прекрасными, умиляют Вас, как природа?
— Я горожанин и природа меня не умиляет никогда. Попав в первый раз в Израиль, я, вместо того, чтобы смотреть на расхваленное сотни раз Мертвое море, смотрел на алюминиевые коробки недоскребов! Ноосфера, то, что создано человеком, мне интереснее. Архитектура, живопись. Я любил когда-то побродить по подмосковным лесам, на грани смен сезонов.
— Пятое время года есть?
— Пограничное, то есть? Конечно есть.
— Когда оно рельефнее?
— Между летом и осенью.
— Но в другое время суток Вы выберете что-то другое, не так ли?
— Про пятое время не знаю, но больше всего люблю лето. Приехав сюда, я удивлялся, как может расцветать поэзия в условиях моносезона.
— Что-нибудь Вас мучает в мировом порядке, устройстве жизни сильнее, чем Ваш внешний облик?
— Странный вопрос. Очень странный. Когда у меня не было поэтического языка, мне мешала моя внешность. В детстве я много думал об этом, слишком долго лежал в больнице — 7 лет в гипсовой постели, выйдя из больницы, ходил в гипсовом корсете. Все кончилось с того момента, когда интересы литературы начали вытеснять все остальное. К сожалению, я не научился играть ни на каком инструменте, хотя обожаю музыку.
— Не является ли ключом или источником Вашей поэзии Ваш необычайный физический облик?
— Может быть, очень может быть…
Юрий Куклачев
ПОЯВЛЯЕТСЯ В РОССИИ ГЕНИЙ И ТУТ ЖЕ ВОКРУГ НЕГО — МЕРЗОСТЬ
— Давайте
— Стал читать детям. Прежде всего, «Хаджи Мурата». Сейчас идет война; пусть знают поближе, что это за народ…
— А какой предрассудок в людях Вы не переносите?
— Предательство.
— Юра, Вы уравновешенный человек? Как сбалансированы Ваши недостатки и достоинства?
— Я очень спокойный человек.
— Сумеете сформулировать, как Довлатов: «Мещанин — это человек, который считает, что у него должно быть все хорошо».
— Мещанин — это тот, кто довольствуется малым.
— Теперь о животных. Вы ловили себя на том, что они самые близкие Ваши друзья, ближе не было?
— Самые верные существа. Если они тебя любят, то преданно, если не любят, то они тебе это покажут.
— Вы придумали еще до перестройки включать детей в представление?
— Я думал всегда, как сделать интереснее, и давно решил, что в цирке интереснее всего дети и старики. Стал включать их — 25 лет назад. Я затягиваю их в действие, а когда ребенок выходит со мной, то родители тоже. Старушки даже мне пишут такие замечательные письма.
— Кто-нибудь у Вас на представлении умер — от радости, возбуждения?
— Вы заметили, что у нас на представлении доброе биополе. Да, мы делаем деньги, но — через добро. Могли бы иначе их заработать, например, сдать подвал в аренду — но это разрушит биополе. Это надо воспитывать в себе, отталкивать плохое.
— Почему женщин так магнетически к себе влечет зеркало?
— Она смотрит в зеркало, ищет движения, выражения, которые должны понравиться. Есть женщины, у которых заготовлены такие движения.
— Вам только понаслышке известны, или биографически — выражения «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?
— Мой тип женщины — моя жена.
— Это трагедия у собак, кошек — когда они теряют друг друга?
— У кошек это проще.
— За сколько времени Вы съедите пуд соли, чтобы Вы знали — да, Вы хотите дружить с кем-то?
— Я думаю, месяц. Хотя, у меня был учитель, каждое слово которого я впитывал долгие годы.
— Вы думаете, что преступники тоже промысел Божий, или дьявольский?
— Для меня преступники — совершенно несчастные люди, я смотрю на них жалеющими глазами. Они против закона природы. Но Бог создал и этих людей несчастных.
— У Вас есть какая-нибудь идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?
— Я знаю, что люди, пришедшие ко мне на два часа, будут счастливы, довольны. Это и есть моя идея.
— Если Вы знаете, что человек будет счастлив, когда Вы дадите ему 50 $, Вы дадите?
— Нет. Если человек — человек протянул руку, как у нас в метро ходят и сказал — дай! — я не могу дать ему.
— Если я приду, встану на колени, протяну руку и скажу: «Дай», — Вы дадите мне сто долларов?