Прозрачный старик и слепая девушка
Шрифт:
Бабушка, госпожа Ронуэн, всегда говорила: «Если холопы начинают корчить из себя дворян — жди беды. Пока они свое место помнят — от души уважай их и не забывай благодарить; но смотри, чтобы не начали оценивать в золотой то, чему здравая цена — три полушки».
Ломая язык «на деликатный лад», рослый, заросший бородищей человек произнес:
— Любезнейший нам привет сиею ночною порою, уважаемые господа!
— Доброй ночи, — отозвался Ренье.
— Могу ли со всей любезностью поинтересоваться — для каких важнейших причин путешествуете вы несусветною порою? —
Ренье ответил — спокойным и вместе с тем назидательным тоном, как будто преподавал собеседнику урок правильной речи:
— В этом нет никакой тайны. Мы направляемся из Коммарши в Изиохон, добрый человек, и припозднились с выездом, а времени терять не хочется.
Как и следовало ожидать, назидание пропало втуне.
— Достохвально, — изрек человечище и перебросил факел из руки в руку. Дубинка висела у него на поясе.
— Теперь и мы хотели бы задать вам пару вопросов, — продолжал Ренье.
— Сие весьма возможно, — важно согласился предводитель.
Прочие начали обступать братьев, однако пока что держались на некотором отдалении. Предводитель их поднял руку, призывая к молчанию и неподвижности, и они застыли, каждый приняв ту позу, которая — по его разумению — соответствовала торжественности и таинственности момента. Иные растопырили руки, другие, напротив, застыли как столбы, один расставил ноги пошире и оперся на дубинку, как на рыцарский меч.
Эмери, внимательно наблюдавший из телеги за странными людьми, отметил эту позу: так любила стоять Софена. Только Софена выглядела при этом трогательно — или так представляется теперь, когда она умерла? — а мужлан, пародирующий знатного воина, смотрелся жутко.
— Предполагаю я, — продолжал предводитель, обращаясь к Ренье, — что любопытствуете вы, уж не разбойников ли встретили. Отвечу сразу: отнюдь нет.
— У разбойников другие лица, — честно сказал Ренье. Он не стал уточнять свою мысль и потому был понят неправильно — в лестном для толпы смысле.
Предводитель обернулся к своим, и те разразились приветственными кликами, размахивая факелами и ухая на разные голоса. Затем предводитель вновь повернулся к Ренье.
— Да, благородный юноша, вы правы. Не разбойники мы, но вершители справедливости.
— Пусть участвуют! — гаркнул один из мужланов.
— А то! — поддержал его другой.
Казалось, они не двигаются с места, но тем не менее — Эмери видел это совершенно ясно, — с каждым мгновением все приближались, готовясь сомкнуть кольцо и навалиться на путников сплошной людской массой. Пока они еще порознь, хотя бы чуть-чуть, пока их плечи не соприкасаются, еще остается вероятность, что их удастся остановить. Но стоит им слиться воедино — и бесформенное, многорукое, разъяренное, тупое существо поглотит и Ренье, и Эмери, и всю музыку мира.
— Молчать! — рявкнул предводитель.
Недовольное ворчание прокатилось и стихло.
— Мы — за справедливость! — возгласил предводитель «черных» людей. — Мы — искатели истины и света!
— Поэтому вы бродите по ночам? — подал голос Эмери.
Предводитель подошел
— Я так и не понял, о какой справедливости и о какой истине вы толкуете, — объяснил молодой человек. Он держался чуть свысока, как и подобает при разговоре с мужланом, и в то же время доброжелательно — как подобает в разговоре с мужланом, который пока что ни в чем не провинился.
— Вы братья? — Предводитель переводил взгляд с одного знатного молодого человека на другого.
— Это несомненная истина, и я охотно сообщаю ее тебе, — согласился Эмери. — А теперь поделись со мной своей правдой — и мы будем квиты.
— Да убить их! — заревел кто-то из толпы.
— Молчать! — заорал предводитель.
Ночь гудела, готовая в любое мгновение обратиться в чудовище. «Сколько еще по всей стране таких — тупых, сбитых с толку? — думал Эмери, прислушиваясь к угрожающему сопению и топотанию ног. — Сколько скрывается их в сегодняшней ночи? Кто они такие? И кто управляет этим роем, где их пчелиная матка?»
Конь удивленно дергал ушами, но смирно стоял на месте. Люди всегда приводили это животное в полнейшее недоумение, и он давно уже отказался от всяких попыток понять их поступки.
— Мы не разбойники, — снова повторил предводитель. — Мы за справедливость. А несправедливость — в том, что Королевство осквернено. Да, осквернено!
— А-а! — ревели в темноте и трясли огнями.
— Осквернено! Эльфийская кровь оскверняет нашу землю! — Предводитель постепенно распалялся. Он стал как будто еще выше ростом, рот его разевался все шире, превращаясь в черную пропасть, и оттуда вылетали слова: — Нелюди проникают в наши дома! Нелюди совокупляются с нашими юношами! Рано или поздно такая нелюдь залезет и в королевский дом! В королевскую постель! Эльфийская кровь возродится в жилах правящей династии, а это значит...
И тут он замолчал, как будто незримый нож разом обрубил его язык. Гул за спиной предводителя неуклонно нарастал: одетые в черное, озаренные факелами, люди раскачивались и мычали сквозь зубы все громче и громче пока наконец их голоса не слились в единый, мощный зов утробы.
Против воли зачарованный, Эмери слушал эту зловещую музыку. Для маленькой пьесы она была слишком страшна: такое может существовать только как эпизод внутри большого симфонического произведения.
«О чем я думаю? — сердито оборвал он себя. — На нас вот-вот обрушится толпа разъяренных мужланов, а я размышляю о симфониях...»
— ...а это значит, — закричал снова предводитель, дернувшись, как будто его подкололи сзади острым шомполом, — это значит, что на престоле Королевства опять на долгие века воцарятся эльфы! И снова наша многострадальная земля окажется в рабстве!
— Позвольте, — перебил Ренье, — на каких основаниях вы изволите называть нашу землю многострадальной? Насколько я знаю, урожайность... — Он попытался привести несколько цифр, которые заучивал для экзамена по почвоведению, но был бесцеремонно перебит.