Прозрение (сборник)
Шрифт:
– Решать, по-моему, должен царь Лация! – тихо и внятно сказала я.
– Конечно, конечно! Но и ты взбодрись, Лавиния! Наберись мужества! Твой отец никогда не пойдет против воли оракула.
А он слишком много на себя берет, подумала я и, слегка поклонившись Дранку, пошла прочь. Он, может, и погладил «говорящую собаку», да только «собаке» что-то совсем не хотелось благодарно вилять ему хвостом.
Горожане и крестьяне весь день бродили по полям сражений, разыскивая среди павших своих сыновей, отцов и братьев. Одни уносили своих мертвых домой, чтобы омыть их тела, похоронить их и оплакать. Другие складывали погребальный костер прямо там, где и упал замертво тот или иной воин. Вечером все окрестные поля к северу от Лаврента светились такими кострами, и дым от них застилал звездный свет. Все лесорубы Лация, казалось, везли в Лаврент дрова, и на следующий
У нас в доме говорили, что и троянцы сложили на берегу реки большой погребальный костер для своих мертвых. Те, кто видел этот обряд, рассказывали, что сперва самые молодые три раза босиком обежали вокруг костра, затем вокруг него три раза галопом проскакали всадники, а остальные причитали в полный голос и дули в изогнутые раковины. Затем воины бросили оружие, захваченное у врага, в тот же костер, что пожирал тела их боевых товарищей. У нас так не делали. Да, кое в чем их похоронный обряд отличался от нашего, и все же они были похожи; во всяком случае, ничего особенно чуждого нам они не совершали.
Весь следующий день прошел в каком-то странном ожидании и бездействии. Мы, женщины, разумеется, продолжали ухаживать за ранеными и в регии, и во всех прочих домах Лаврента; одних раненых исцелить удавалось, другие умирали. От троянцев не было никаких вестей. Они, очевидно, ждали, как мы ответим на предложение Энея встретиться с Турном в поединке и восстановить мирный договор. Но Латин пока что гонцов к ним так и не послал. Он, как и весь народ Лация, колебался, не зная, как ему поступить.
Дранк, правда, позаботился о том, чтобы слова, сказанные ему Энеем, были услышаны повсюду, и теперь уже многие в гневе, вызванном смертью близких, кричали и проклинали затеянную Турном войну. Это все его вина, говорили они, это он нарушил мирный договор, предложенный Латином! Если уж Турн так желает получить в жены царскую дочь Лавинию, так пусть и завоюет ее в честном поединке, сразившись с этим троянцем Энеем! Пусть за это будет заплачено чьей-то одной жизнью. Впрочем, немало было и таких, кто, опасаясь чужеземцев, говорил, что война – это наше единственное спасение. Они утверждали, что троянцы и их союзники хотят лишь прибрать к рукам наши земли, так что у Латина выход один: послать против захватчиков армию во главе с Турном; пусть латины либо уничтожат их, либо навсегда изгонят из Лация.
Наконец отец мой собрал совет, и его помощники пришли туда, раздираемые тяжкими сомнениями и разногласиями. И тут же их встретили весьма неприятные известия от Диомеда, того грека, который основал город к югу от Лаврента и у которого Турн уже просил подкрепления. Он и на этот раз ему отказал, «вежливо» сообщив нашим посланцам, что с нашей стороны было весьма глупо начинать войну с троянцами. «Мы вели войну с Троей целых десять лет, – сказал им Диомед, – и хотя мы в итоге победили троянцев, но многие ли из нас вернулись домой? Наша победа над Троей слишком дорого нам обошлась; мы потеряли множество кораблей, многие наши герои были обречены на смерть или позорную ссылку. О, Эней – не простой человек! И он повсюду берет с собой своих богов. Сохраните с ним мир, восстановите ваш договор с троянцами, спрячьте в ножны ваши мечи!»
Мы с Аматой тоже присутствовали на совете, сидя в темном уголке за троном Латина и прикрывая лица покрывалами. Рядом с нами сидела и Ютурна, родная сестра Турна, приехавшая к нему из Ардеи. Ютурна была очень красива, но голубые ее глаза, такие же яркие, как и у брата, казались несколько странными: у меня, например, было такое ощущение, словно она смотрит на окружающий мир сквозь водяную завесу. Говорили, что Ютурна дала обет безбрачия, поскольку вроде бы река Ютурна, в честь которой ее и назвали, дает ей некое особое могущество, но только до тех пор, пока она остается девственницей. Правда, кое-кто утверждал, что причина куда более проста: в детстве Ютурну изнасиловали, и с тех пор она не желает знаться с мужчинами, даже просто разговаривать ни с кем из них не хочет, кроме собственного брата. Не знаю, так ли это, но и с нами Ютурна разговаривала крайне мало и только в тех случаях, когда этого требовали правила вежливости. Говорила она очень тихо, нежным голоском, и называла Амату тетей, а меня сестрой. На совете она сидела и очень внимательно слушала выступления участников, с головой укутавшись в серое полупрозрачное покрывало.
Первым выступал как раз посланник греков. Когда он закончил свою речь, советники Латина разом забормотали, заспорили и
– Хотелось бы, чтобы мы как можно скорее решили столь важный вопрос о перемирии! Как известно, не время созывать совет, когда враг стоит у ворот. О, жители Лация! Мы начали неправедную войну и не сможем победить нашего противника, ибо эти люди следуют велениям высших сил, земных и небесных, а мы не только не делаем этого, но и нарушили свои обязательства перед ними, хотя они свои обязательства свято соблюдали. Нет, мы не сможем победить их! Да, я сперва колебался, ибо у меня не было уверенности относительно исхода этой войны, но теперь у меня никаких сомнений не осталось. Послушайте же, что я предлагаю. Давайте отдадим троянцам те наши земли, что за Сиканией, – там, в предгорьях, немало невозделанных земель, а склоны гор заросли неплохим сосновым лесом. Давайте предложим им построить там свой город и разделить с нами наши земли. А если они все же предпочтут покинуть наши края, мы заново построим им корабли взамен тех, которые сожгли. Давайте прямо сейчас пошлем к ним гонцов с подарками и предложением снова заключить с нами мирный договор. Подумайте хорошенько над тем, что я сказал. Но я еще раз призываю вас воспользоваться этой возможностью и пощадить наш народ, которому и так уже сильно досталось, а также спасти нашу страну от неизбежного поражения!
После его слов в зале воцарилась тишина, но в ней не чувствовалось ни холодности, ни осуждения. Советники знали, что их царь – человек храбрый и милосердный, настоящий воин, который так просто никогда не сдастся. К тому же они прекрасно понимали, что Латин, получив ясные указания оракула, во что бы то ни стало постарается их выполнить. Советники задумались.
Но тут, к сожалению, встал Дранк и начал говорить. Искусный оратор, он, как всегда, говорил очень живо и интересно, но обращался непосредственно к Турну, и в словах его звучала неприкрытая, обжигающая неприязнь. Он обвинил Турна в том, что эта война – дело его рук; что именно он, Турн, виновен в том, что нам теперь грозит поражение; что от него зависит, завершится ли завтра эта война – если, конечно, он не настолько ослеплен собственной славой и не настолько жаждет приданого царской дочери, что готов снова бросить людей в бессмысленное сражение. Если война возобновится, говорил Дранк, «множество загубленных воинов так и останутся лежать на полях сражений, непохороненные, неоплаканные, не найденные родными. Но если у тебя, Турн, осталась хоть капля истинного мужества, ты должен встать и выйти на поединок с тем, кто тебя вызвал!»
После этих слов Турн, естественно, взорвался и обозвал Дранка трусом, который никогда и на поле брани-то не был, а только и умеет, что языком трепать. Призывает других проявить мужество, а сам спешит удрать подальше и спрятаться! Латины и их союзники, заявил Турн, никакого поражения пока не потерпели, вовсе нет! Разве воды Тибра не покраснели от крови троянцев? Может, грек Диомед и боится Энея, насмешливо продолжал он, зато Мессап его не боится, и Толумний не боится, а уж вольски и подавно страха не знают. «Но разве этот ваш герой действительно вызывает меня на поединок? Надеюсь, что это правда. И уж, конечно, куда лучше умиротворить разгневанные высшие силы моей смертью или обрести бессмертную славу за счет моей воинской доблести, верно, Дранк? Куда лучше, чтобы погиб я, а не Дранк!»
Послышались аплодисменты со стороны кое-кого из старых советников, но Латин вмешался и прекратил этот обмен похвальбой и оскорблениями. Он явно хотел сказать что-то еще, но тут в зал вбежали Вер и какой-то очередной гонец с криком: «Троянская армия движется к Лавренту!» Затем в зал стали вбегать и другие гонцы, и в открытые двери был слышен гул встревоженной толпы. Люди, разумеется, тут же собрались у дверей регии и расшумелись, точно испуганные гуси на болоте.
Турн отреагировал мгновенно. Ни секунды не колеблясь, он вскричал: «К оружию! Неужели мы так и будем сидеть здесь и петь хвалу миру, когда враг идет на нас войной?» И выбежал из зала, на ходу раздавая приказы своим командирам, одних направляя на защиту города, а других – в атаку на врага. Латин не успел бы остановить его, даже если б попытался. Но он и не попытался. Он неподвижно сидел на своем троне, а его ближайшие помощники, нарушив работу совета, спешили наружу, желая собственными глазами увидеть, что там происходит. Дранк попробовал заговорить с Латином, но тот ему не ответил, лишь жестом велел отойти и оставить его в покое. Потом встал и медленно пошел к себе. На нас он даже не посмотрел и ни слова нам не сказал.