Прозрение (сборник)

Ле Гуин Урсула Кребер

И лишь с огромным трудом, да и то не сразу, я заставил себя снова пойти к Диэро. Я не был у нее уже несколько дней. По вечерам я уходил гулять в город вместе с Венне, Чамри и их друзьями. Когда же я, собравшись наконец с силами, все же зашел в покои Диэро, то от стыда просто утратил дар речи. И потом, я увидел там маленькую девочку Меле...

– Ирад обычно ночует у Барны, – как ни в чем не бывало сказала мне Диэро. – Меле тогда перебирается ко мне в спальню, и мы с ней полночи рассказываем друг другу всякие истории, верно, Меле?

Девочка энергично закивала. Ей было лет шесть. Очень маленькая, темноволосая,

она сидела, прижавшись к Диэро, и не сводила с меня глаз. Но когда и я посмотрел прямо на нее, она испуганно заморгала, даже зажмурилась на мгновение, но глаз не отвела.

– Ты Клай? – спросила она.

– Нет. Меня зовут Гэв.

– Клай часто приходил в нашу деревню, – пояснила Меле. – Он тоже был на ворону похож.

– А моя сестра дразнила меня Клюворылом, – попытался пошутить я.

Она еще с минуту смотрела на меня, потом опустила глаза, улыбнулась и прошептала скороговоркой:

– Клюво-клюво-рыл!

– Они жили в деревне, совсем рядом с Болотами, – сказала Диэро. – Возможно, этот Клай как раз оттуда и был. Между прочим, у Меле тоже, по-моему, есть кровь рассиу. А взгляни-ка, Гэв, что она, умница такая, сегодня утром написала! – И Диэро показала мне клочок тонкой материи, которой мы пользовались для уроков письма, поскольку бумаги у нас почти не было. На лоскутке неуверенным крупным почерком было написано несколько букв.

– Т, М, О, Д, – прочитал я вслух. – Это ты написала, Меле?

– Да, мне было очень интересно смотреть, как пишет Диэро-йо, вот я и нарисовала... такие же штуки, только у меня они побольше получились. – Меле подскочила на месте, куда-то сбегала и принесла мне большой кусок материи, можно сказать целый свиток, который Диэро использовала в качестве ученической тетради. Девочка развернула «свиток» и ткнула пальчиком в последние несколько строчек, написанные Диэро.

– У тебя тоже очень хорошо получилось, – похвалил я ее.

– Только эта вот немного качается, – сказала Меле, критически изучая букву «Д».

– Если бы с ней кто позанимался, так она куда лучше меня писать научилась бы, – мягко промолвила Диэро. Она редко выражала какие-либо желания, а уж если выражала, то так скромно и ненавязчиво, что я частенько этого и не замечал. К счастью, на этот раз я понял, о чем она меня просит, и кивнул.

– Да, эта буква, пожалуй, стоит не совсем уверенно, но я все равно могу отличить ее от других, – сказал я Меле. – Это буква «Д». С нее начинается имя Диэро. Хочешь научиться писать и остальные буквы этого имени?

Девочка снова молча подпрыгнула, убежала и вернулась с чернильницей и кисточкой для письма. Я поблагодарил ее, перенес все это на стол, нашел чистый кусочек полотна и написал на нем крупными буквами: ДИЭРО. Затем подтащил к столу стул, на который Меле и взгромоздилась, как на насест, тут же схватив кисточку.

Она очень неплохо скопировала это слово и получила заслуженную похвалу.

– Я могу и еще лучше написать! – заявила она и снова склонилась над столом, сурово нахмурившись; кисточку она крепко зажала в худенькой, точно лапка воробышка, ручонке, а розовый язычок от усердия крепко прикусила.

Так Диэро в очередной раз вернула мне нечто такое, что я, казалось, навсегда утратил, покинув Аркамант. Ее глаза прямо-таки сияли, когда она смотрела на нас.

И я стал

приходить к ним почти каждый день – мы с Диэро занимались чтением и письмом, а заодно я и маленькую Меле учил писать буквы. Часто там бывала и старшая сестра Меле, Ирад. Она сперва очень меня стеснялась. Впрочем, и я стеснялся не меньше – она была так прекрасна и так беззащитна! И, кроме того, я постоянно и очень отчетливо чувствовал, что она принадлежит Барне, что она его собственность. Но Диэро всегда оставалась с нами, как бы защищая нас обоих. Меле обожала Диэро, да и ко мне она скоро привязалась не менее страстно и всегда стремглав бросалась навстречу с криком: «Клюворыл! Клюворыл пришел!», душила меня в объятиях, а я подхватывал ее на руки. Понемногу и Ирад несколько оттаяла и стала относиться ко мне с большим доверием; то, что мы постоянно находились в обществе маленькой девочки, быстро нас сблизило, и вскоре мы уже чувствовали себя друг с другом совсем легко. Меле была серьезная, смешная и очень умненькая. В яростной, покровительственной любви к ней Ирад таился почти священный восторг, и она, например, часто говорила: «Меле – такая умница! Сама Энну велела мне заботиться о ней».

У обеих на шее висели крошечные изображения Энну-Ме в ее кошачьем обличье – довольно-таки грубо вылепленные из глины кошачьи головы.

Мне оказалось совсем нетрудно убедить Ирад, что и ей бы неплохо научиться читать и писать вместе с Меле, и вскоре она присоединилась к нашим занятиям. Как и Диэро, она была полна сомнений и колебаний и чувствовала себя на уроках очень неуверенно. А Меле, напротив, ничуть в себе не сомневалась, быстро делала успехи, и было трогательно смотреть, как младшая сестренка опекает и поучает старшую.

Остальные девушки из нашего дома редко выучивали больше половины алфавита, очень скоро утрачивая всякий интерес к занятиям; и потом, их вечно куда-нибудь звали. Обучая Меле, я получал такое удовольствие, что это навело меня на мысль собрать детишек и устроить для них в нашем лесном городе настоящую школу. Я попытался воплотить эту идею в жизнь, но у меня ничего не вышло. Женщины не решались доверять своих дочерей молодому парню. Кроме того, считалось, что старшие дети обязаны работать в поле или на огороде вместе с матерью или присматривать за младшими дома. А многие из них просто не в состоянии были высидеть на месте хотя бы один урок, да и выучить ничего сами не могли, и их родители никак не могли уразуметь, с какой стати дети вообще должны что-то еще учить.

Мне необходима была поддержка Барны, его авторитет, а потому я явился к нему и сказал, что хотел бы создать для детей настоящую школу, для чего достаточно было бы любого свободного помещения, хотя бы комнаты, где занятия могли бы идти в строго определенные часы. По крайней мере, хотя бы читать и писать я уж точно мог бы их научить. Чтобы польстить Пултеру, я готов был попросить его иногда декламировать детям литературные произведения и рассказывать о них. А бухгалтер мог бы учить детей начаткам практической арифметики. Барна выслушал меня, кивнул и от всего сердца мою идею одобрил, но, когда я начал предлагать ему те или иные помещения, которые считал вполне подходящими, у него каждый раз находились причины, по которым это место якобы никуда не годилось. Наконец он сказал, хлопнув меня по плечу: