Прозрение. Том 2
Шрифт:
— Да ничего я не…
Данини бесцеремонно запустила руку под простыню и коснулась места, которое и без того было озабочено её присутствием.
Я заорал от неожиданности:
— Данька!
Дёрнулся приподняться, силиконовые держатели натянулись, головная боль врезала мне в затылок со всей дурной мочи, а в бицепс впилась резиновая манжета с датчиками.
Пришлось замереть и расслабиться.
— Рассказывай, — без капли смущения сказала моя мучительница. — Иначе пытать будем…
— Что рассказывать? — взмолился я. —
— Что хочешь и с любого места…
Данини занесла ладонь над вздымающейся против моего желания простынёй. Это было жутко неудобно, но слишком приятно, чтобы я действительно разозлился.
Прикрыл глаза, чтобы не видеть девушку, и понял, что так ещё хуже. Распалённое воображение нарисовало мне такое, что глаза пришлось открывать.
— Ну что ты всё время ищешь во мне труса? — я замялся. — Хотя… Что-то там было гадкое, на «Целебере». Похожее на страх. Уже когда мы завершили обряд и стояли возле стола… Ты, я, ваши ребята, Колин, Энрек… А потом я вдруг увидел, что генералитет снова сидит друг против друга — северяне и алайцы. И только на полу — кровь, и разбитый графин на столе. Но никто кроме меня ни крови, ни графина не видит. Алайский ликтор зачитывает договор, сообщают о прилёте инспектора Джастина, и он входит в зал вместе с Колином.
— И голова болит? — участливо спрашивает Данни.
— Да, — соглашаюсь я. — Очень.
Голова и сейчас болит тем сильнее, чем явственнее я понимаю, что в какой-то момент в совещательном зале исчезли всякие следы побоища.
Будто ничего и не произошло. Северяне чинно сидят за столом, ликтор читает договор…
Потом…
Потом якобы прибывает Колин, начинает спорить с Херригом, ссылается на запрет би-пространственных испытаний, ратифицированный Содружеством и Империей в 2234 году…
И никто, никто ничего не замечает. Стюард-алаец спотыкается и едва не падает в лужу блевотины, недоуменно смотрит на ковёр. Он ничего не видит, но запах…
Голова взрывается от боли. Я закрываю глаза и пережидаю. Данни я временно не вижу, и это тоже неплохо. Наверное.
— Твоё сознание понимает, что произошла пространственно-временная сдвижка, но не может её принять как факт реальности, — констатирует эйнитка. — Ты продолжаешь видеть события и до, и после наложения, параллельно, оба варианта, потому голова и болит. Дезориентация. — Придётся тебя полечить…
Она рывком откидывает простыню.
Я пытаюсь ей помешать, но под черепом снова активизируются боевые действия, к тому же меня удерживают фиксаторы капсулы.
— Керри, держи его за голову, — командует Данини.
Шелковистые пальчики ложатся на виски, голове становится чуть легче, но Данни проводит ладонями вдоль моих бёдер, и я уже не понимаю, с кем борюсь — с возбуждением, с болью, с девушками…
Меня буквально разрывает пополам между желанием отдаться ощущениям и прекратить
Данни распускает шнуровку на блузке. Левая грудь высвобождается. Возбуждённая, она сама тянется к моим губам.
Данни смеётся и наклоняется надо мной. Кераи закрывает мне глаза ладонями, нечего, мол, глазеть.
Я сдаюсь. Это хорошее поражение. Слишком приятное, чтобы не попробовать сдаться.
Меня гладят, целуют, касаются языком и обнажённой грудью. Целуют обе. А потом Данни садится на меня сверху.
В этот момент я забываю и про боль, и про самого себя. Тело врастает в небо, взрывается. Голова становится пустой, и я утекаю в мироздание. Измученный, мокрый.
Данни гладит меня, потом накрывает простынкой, целует в нос, в губы, в глаза. Кажется, ей нравится, что меня сейчас вообще здесь нет, только тело.
— Ну, — говорит она, когда я слегка возвращаюсь в реальность, — полегчало?
Девушка всё так же сидит у меня в ногах, блузка туго зашнурована, хотя только что…
Встряхиваю головой, и затылок снова начинает ныть.
Она же не могла так зашнуроваться за те секунды, что я лежал, созерцая потолок? Она же целовала меня всё это время?
Данини фыркает.
— Это откат, понимаешь? Мы вернулись на несколько минут назад. Всё это было с нами, и ничего не было.
Я вздрагиваю всем телом, и она ложится на меня, накрывая собой. Шёлковая, пахнущая яблоком.
— Не надо так метаться, — шепчет она. — Сознание должно принять, что реальность не такова, как ему кажется. Она другая. Разная. У неё — свои законы и свойства.
Боль разрастается у меня в затылке, и Кераи обнимает сзади за шею и целует в губы. А Данни продолжает воспитывать:
— Это — петля во времени и реальности, — повторяет она. Так было и так не было. Сразу. Таков мир. Так он устроен. Ты должен это принять, тогда боль уйдёт. Старайся, или мы тебя ещё не так будем мучить!
Я неожиданно для себя отвечаю на поцелуй. Они думают, что мне не понравилось?
Кераи отстраняется, заливается, словно колокольчик, а Данька демонстративно поднимает простыню.
— Ой, сдаюсь-сдаюсь, — смеюсь я, и боль действительно отступает. Единственное, что смущает меня — моральная сторона вопроса.
— Это не измена, — качает золотистой головой Данни. — Изменяют любимым только в своём сердце. Там, где ты не в силах признаться даже себе, кто ты на самом деле. Не бойся, ты никогда не изменял своей Влане. Она у тебя в сердце. И там останется. И это не может помешать тебе жить, дубина ты огромная. Вставай, одевайся. Хватит уже валяться! Все болезни у человека в его голове!
— А можно, я ещё чуть-чуть поболею? — мне уже хочется шутить.
— Попробуй только! Я к тебе Йитона пошлю! Боюсь, что до любви с мужчинами ты ещё не созрел!