Пряди о Боре Законнике
Шрифт:
И спросить уже не у кого. Да ещё и Востров погиб… А мог ведь немало поведать. Вот же незадача!
Стоп, Бор! Ты уже совсем… Говоришь о Вострове, как… как… Человек погиб! Твой товарищ, можно сказать.
Я смутился. Проклятая совесть, эта язва, старуха с клюкой, нудящая над самым ухом… И обидное то, что она права.
С трудом подавив в себе нарастающее раздражение, я меж тем обратился к членам отряда с требованием ускориться в сборах.
Все устали, это, безусловно, но каждый понимал, что промедление неприемлемо.
Ветер крепчал. В некоторых местах, что были уж очень открыты, приходилось идти, сгорбившись в три погибели. Местность, кстати, тоже нельзя было назвать удобной для похода. Навалы каменей, крутые подъёмы, не менее крутые спуски, череда провалов и мелких ущелий — всё это весьма затрудняло движение.
Солнце скрылось за скалами. Наступали сизые сумерки северной летней ночи. Воздух значительно похолодел, и мы были вынуждены остановиться на отдых. Я вновь, как когда-то на Урговом кряже, соорудил из зачарованных стрел шалашик, и поджёг его заклинанием.
Скромно поужинав, мы стали устраиваться на ночлег.
— Вернёмся на Корабельный Столб, — шёпотом говорил я, прижавшейся спиной Стояне, — ты отправишься в наш дом в Бёрхвитурейкахусе.
— А ты?
— Будет видно…
— Нет, я не согласна. Почему ты меня отправляешь подальше от себя?
— Почему? Со мной, как видишь, очень опасно находиться… Даже рядом. Постоянно… постоянно… какие-то… какие-то приключения…
В этот момент я хотел сказать про смерть, но сдержался и заменил слова.
— Меня это не пугает.
— За то меня… пугает! Всё, я так решил и больше не хочу слушать никаких возражений! Не забывай, что ты вынашиваешь нашего ребёнка.
Стояна приподнялась на локте и полуобернулась ко мне.
— У нас… в моё время, — начал я, — женщин… беременных женщин отправляли в тихие деревушки. Там они должны были жить до самого рождения чада. И ещё год сверх того.
— Где это «у вас»? На Ингосе?
— Да, — чуть подумав, отвечал я, пытаясь вспомнить свою прошлую жизнь.
И тут мне стало ясно, что Стояна вот-вот готова разреветься. Её милое личико по-детски скривилось, глазки округлились и в них заблестели крупные слезинки, готовые в любую секунду вырваться наружу подобно бурному потоку.
Я тут же смягчился, но это касалось только моего тона.
— Послушай… послушай меня… Не надо слёз!
И вот тут Стояна, конечно же, заплакала, как и полагается девушкам в подобные моменты. Стоит только сказать: «Не плачь», — и они делают наоборот.
— Да что ж ты будешь делать! Думай сейчас не о себе, или мне… Слышишь?
Девчушка кивнула и тут же громко всхлипнула, чем вызвала к нам излишнее внимание Крепышей. Я сделал им знак, что всё в порядке, а сам продолжил шептать Стояне:
— Успокойся… Давай спать.
Девчушка снова всхлипнула и покорно легла на бок, тут же скрутившись калачиком. Я обнял
Подлая память снова выдала на-гора боль воспоминаний. И как бы там ни было, но я был несказанно счастлив, что Стояна жива.
Зубы впились в нижнюю губу, прокусывая её до крови. Я ощутил, как в рот попало несколько солоноватых капель.
По щекам побежали безвольные слезинки…
Она жива! Жива… Спасибо тебе, Сарн! Я даже не знаю, как бы пережил… даже просто мысль о том… о том…
В горле встал противный комок. Каких усилий мне стоило сдержать рыдания, так и рвавшиеся наружу.
Стояна продолжала тихо всхлипывать, но, вскоре, утомлённая своими переживаниями, она заснула.
Хоть лежать на камнях было неудобно, но моё уставшее от сегодняшних событий тело, да и разум, всё одно требовали отдыха. Незаметно для себя я провалился в глубокий сон, правда, совсем без сновидений. И пробудился только под утро.
Солнце сделало свой почётный круг и выглянуло из-за тёмных скал. Утреннее небо окрасилось багряными красками. Затихший на ночь ветер, стряхнул себя сонную муть, и принялся за вчерашнее.
Все последующие три дня мы шли вдоль берега. За всё время ни пейзаж, ни погода не менялись. Несмотря на все трудности, наш небольшой отряд уже пришёл в себя. События на «Чёрной сипухе» и «Филине» казались уже давними и не так сильно беспокоили нас. Хотя, признаюсь, что гибберлинги весьма болезненно отреагировали на нападение канийцев. Был момент, когда я услышал нелестные высказывания о людях вообще. Они исходили большей частью от Упрямого.
Согласен, что действия людей Яроцкого меня и самого сильно огорчали. Тем более, что до сих пор были неясны мотивы, побудившие их к нападению.
То, что филинцы промышляли контрабандой, итак понятно. Эти их разговоры про Эльджун и порт Такалик, где собирались свободные торговцы — те личности, которым было плевать и на Империю, и на Лигу. Они вели дела с теми, кто больше платил.
Про сию часть аллода ходило немало рассказов, как, в прочем, и про жителей там обитавших. Всему, конечно, верить не стоило, но тот факт, что есть такие места, в которых никто не спрашивает о происхождении груза, где не интересуются прошлым прибывших в порт «искателей счастья» — наводило на недобрые размышления.
В Лиге ходило немало баек о богатейших рынках Эльджуна, о прилавках свободных торговцев, которые ломились от обилия драгоценностей, табака, всевозможного оружия и прочего товара. Сюда стекались почти все контрабандисты Сарнаута, спешившие облегчить трюмы своих кораблей, жаждущих невероятных развлечений в многочисленных кабачках, притонах, и тавернах.
Вот уж верно говорят в Кании: «Зло живёт красиво и роскошно».
Я ничего не помнил из тех событий, которые произошли со Сверром, пока он был в Такалике вместе с Северскими.