Прямая линия
Шрифт:
— Подождите. Подождите, Валентина Антоновна. Я ведь ценю… очень ценю ваше мнение…
— Я слушаю вас. — Зорич поджала губы.
— Ну не сердитесь, Валентина Антоновна.
— Я не сержусь.
Г. Б. заторопился. И так странно было видеть его извиняющимся, хитрящим.
— Я ведь не спорю. Возможно, не прав… Михаил, нам очень интересно твое мнение. Хочешь что-нибудь сказать, Михаил? Вы, Валентина Антоновна, советуйтесь в таких случаях с Михал Михалычем. Он не хуже меня разбирается. И на будущее учтите. Михаил сейчас так втянулся во все эти тонкости, что практически
— Я тоже была резковата. Но вы уж слишком, слишком, Георгий Борисыч. Тем более при посторонних.
— Михаил! — позвал Г. Б., предпринимая последнюю попытку.
Но Неслезкин молчал: он не мог сейчас высказать своего мнения о задаче четыре, он даже головы не поднял. Он едва ли заметил, что вошла Зорич.
Г. Б. в секунду понял это и быстро сказал:
— Ну ладно… ладно. Что? Худякова уж так перегружена?
— Вы разве не знаете этого?
— Ну хорошо. Пусть Петр Якклич возьмет. А вообще советуйтесь с Михал Михалычем. Понимаете, нам сейчас просто некогда сосредоточиться на этом… этом важном деле.
— Понимаю, — сказала Зорич не без насмешки. Она вышла из кабинета довольная.
Г. Б. заметил нас. Он, конечно, заметил еще тогда, когда Зорич сказала про «посторонних».
— А вы? Вы что, мальчики? — очень мягко спросил он.
Мы замялись:
— Да мы так… так…
Мы даже не нашли, что соврать, и ушли — оставили их наконец вдвоем.
Глава четвертая
На следующий день, перед самым обедом, то есть когда легко выбраться незамеченным, были две-три томительные минуты.
Я волновался, а вокруг в нашей удлиненной комнате сидела, погрузившись в бумаги, трудилась вся лаборатория. Коллеги, понятно, не подозревали, что должно было вот-вот произойти. Главное — Зорич не подозревала.
Я оглянулся на нее. Сидишь? Ну сиди, сиди! Я даже улыбнулся ей. Чувство большого начала, разбавленное мальчишеским восторгом, перебороло вчерашнюю обиду. Я был как перед падением, и стало вдруг тихо на минуту, будто все они ждали, затаились. Костя рассказывал, как однажды в детстве, когда они всей семьей ездили на юг, они проходили под снежным обвалом. Дело было в суровых горах: большая группа людей шла осторожно, взрослые едва переговаривались, шептались, шипели. К ужасу пап и мам Костя и мальчик грузин из местных забежали под самый срез нависшей притихшей лавины, и маленький Костя орал во всю глотку: «Эй ты! Белая!.. Белая!» — и снег лежал тихо, блестел.
Уже можно было идти, уже Костя, перегнувшись через стол, сказал сердито: «Белов… Белов!» — а Белов все сидел, ощущая минуту. Сейчас Белов встанет, уйдет, а Костя Князеградский возьмет на себя только ему посильный труд: отвлекать Зорич, спрашивая ее о некоторых неясных местах пересчета.
До кабинета было десять шагов. Я вошел, захлопнув толстую обитую дверь. «Рейны» из нашей комнаты жужжали теперь за
Г. Б. был один.
— А-а, Володя, — сказал он, улыбаясь. — Садись, садись.
Я сел и мягко опустился почти до самого пола.
— Ну и креслице у вас! Чудо! Кажется, год сидел на камнях… Подумать только: когда-то все это принадлежало дворянам!
Г. Б. рассмеялся:
— Но-но!.. Полегче, задира! Не отвыкать же мне в пятьдесят-то.
Взяв хороший тон, я так же бодро и быстро изложил ему идею «сектора». У Г. Б. еще плавала на лице первая улыбка, а я уже кончал, закруглялся, отбрасывая все лишнее. Начал я с Кости: «Косте и мне… нам пришло в голову…» — так была сделана первая фраза, и дальше я старался как можно чаще упоминать Костю. И боялся, что Г. Б. спросит, почему мы не пришли вместе.
Но Г. Б. не спросил. Прикрыв глаза, он слушал. Сидел в кресле и, подперев голову рукой, слушал. Перед ним на чистом листе бумаги отдыхала голубая авторучка.
— Значит, и Князеградский… — сказал он медленно, — талантливый мальчик. Это я вас обоих мальчиками называю. — Выждав паузу, он улыбнулся: — Ну что ж! Хорошо. Сделаем из вас сектор. А больше никого не хотите привлечь?
— Можно, конечно. Но пока…
— Ну ясно.
— Мы как раз хотели заняться результатами Честера и Шриттмайера.
— Ясно.
Он сидел, думал о чем-то и, казалось, нисколько не сомневался в наших силах, и его совсем не волновала судьба нашего с Костей огромного пересчета. Я же нервничал, боялся, что кто-то войдет. И встал.
— Ты что, Володя? Посиди еще.
Г. Б. поднял на меня глаза. Тут только я заметил, что он невесел. Крохотный кристаллик улыбки чуть теплился, чуть жил в его глазах. Г. Б. смотрел на меня и пальцами мерно и грустно шевелил голубую авторучку.
— Мне нужно… идти нужно.
— Так уж и нужно? Да зачем это? Посиди. — Он даже приподнялся, подошел ко мне. — Садись, садись. Я все-таки начальник, разрешаю. Я ведь редко вас вижу. Говорят, ты горячий очень. Задираешь всех. Расскажи хоть. Я ведь приглядываюсь: что-то ты все Костя да Костя, а сам как?
Я стоял и переминался с ноги на ногу.
— Говорят, ты на Эмму, как тигр молодой, напустился? А?
— Ну уж и как тигр. Куда мне!
— Смотри… Знаю я вас, длинноногих! — мягко рассмеялся он.
И еще что-то он говорил. А я, как лунатик, вновь выцедил из себя фразу, к которой обязал меня Костя: «Значит, можно? Можно ознакомиться с задачами, да? Спасибо. Спасибо», — и Г. Б. опять что-то говорил, а я просто обязан был выйти сейчас и выкурить сигарету. И ведь Костя там. Ждет.
— Ну а как вообще?.. Как тебе мир? Обмен посланиями? Буза не начнется очередная, а?
Я стоял перед ним, мялся и не мог открыть рта. Он глянул на мои торопящиеся дрожащие колени и махнул рукой.
— Ступай, — сказал он.
Костя нервно расхаживал по коридору.
— Победа! — сообщил я.
Я рассказал. А затем Костя, в свою очередь, рассказал о том, как он морочил Зорич голову и как она все время посматривала на часы и в конце концов прогнала его.