Прямая линия
Шрифт:
— Костя, — сказал я, вдруг почувствовав необычную расслабленность, — я знаю, что мы кое-чего добьемся и имена какие-никакие, возможно, у нас будут. Но вот что я, Белов, способен буду помогать миру, народам… Это как-то смешно, как-то не так. Я способен решать задачи, помогать тебе, но это… Как бы сказать. В общем, если я не потяну, сойду с круга или если я не выдержу… словом, если ты останешься один, спеши без меня, Костя…
— Опять пошли слюни, — вздохнул он с укором.
Потом я плыл. Вода была с землистым, но не отталкивающим привкусом.
— Где они?
— Там, — сказал Костя, махнув рукой, — сидят красавицы. Животное привели, чтобы внимание привлекать!
— Где?.. — Я осмотрелся и наконец заметил в пятнадцати шагах от нас, в той же самой горстке девчат, Адель и Свету; я поначалу искал их слишком далеко. Среди девчонок они были явно свои, но все-таки с ними был пудель. Пудель, совершенно белый, составлял центр группки.
— Красивый пес, сила пес! — сказал я. — А что? Они и эти девчонки… они вместе?
— Ну да.
Костя нервничал. Девушки не хотели нас замечать, даже не кивнули. Растираясь, я стал обдумывать, как к ним подойти.
— На месте придумаешь, — сказал Костя вдруг, обернулся и швырнул мелким камешком в пса. Я только глазом моргнул, а пудель уже подпрыгнул на месте. — Иди, иди! Не для моей же это гордости, сорвусь и все испорчу, — сказал мне Костя.
Пес обиженно лаял. А Костя лежал на песке, равнодушно уткнув голову в ладони. Это уже совсем никуда не годилось.
— Иди. Не подкачай, рыба… — вдруг хрипло, так, что у меня екнуло под сердцем, сказал он.
Я улыбнулся. Он иногда называл меня так, и это звучало не как «рыбка», а грубо, по-мужски, — «рыба». Я похлопал его по спине, представляя, с какой энергией я сейчас вцеплюсь в разговор, в любую мелочь, хоть в хвост пуделя — лишь бы удержаться, лишь бы постараться ради этого хриплого «не подкачай, рыба».
— Я для начала похожу около. Не волнуйся, — сказал я, но автоматически двинулся прямо на группку. Мельком глянул вперед: пес свое отлаял и теперь тихо скулил. Две левые руки гладили его белейшую шерсть.
Адель было шарахнулась от моей облупленной комнаты, от визжащей, как обезьяна, дешевой радиолы, но кое-как мы усадили девушек за стол.
— А где же ваш товарищ? — скривила губы Адель.
— Приедет. Он сейчас приедет… А вон какая-то машина! — Я сорвался со стула и кинулся к окну. — Наверное, это он подъезжает.
Адель и Светлана с Костей подошли за мной к окну. По дороге, что левее нашего дома, лениво ползли фары. Лениво и тяжело-тяжело, тонн в двадцать. Костя рассмеялся:
— Погашу вам свет, а то не разглядите.
Адель тревожно оглянулась на Свету. Я почувствовал, что мгновение напряженное: Адель явно хотела уйти… завезли за тридевять земель и еще смеются! И свет сразу
— Что вы забеспокоились? — сказал Костя своим твердым голосом. — Садитесь-ка за стол. Да не опрокиньте что-нибудь!
А я удивленно все смотрел на Светлану, на ее лицо, освещенное настольной лампой. Это было превращение. Светлане уже хотелось быть здесь. Да и у Адели поубавилось манерности, она тоже вслед за подругой держалась проще. Происходило обычное узнавание.
Костя разливал по стаканам вино. Под действием вина, музыки и некоторого доверия все повеселели.
Я успокаивал Адель:
— Он скоро приедет. Хотя все возможно. Может, он разбился? Такой лихач — просто жуть! Тем более радость первого обладания машиной.
— Но он приедет?!
— Лихач он, Адель. Все может быть.
— Я лично не удивлюсь, если он разобьется, — сказал, деловито нарезая хлеб, Костя.
— Жаль будет. Правда, Костя?.. Только купил машину, еще и товарищей не покатал, и вот вам! Разбился…
Мы смеялись. Светлана смеялась тоже. Когда брала хлеб, она, как и все, сначала довольно быстро протягивала руку, но ее пальцы брали не сразу — они легко касались хлеба, мягко трогали его и брали осторожно. Она жила в большой тесной семье и, очутившись здесь в тепле и тихой музыке, чувствовала себя не как в обычный вечер, а скорее как на небольшом празднике. Я поражался тому, как это Костя угадал ее сразу.
Адель все сердилась: что тут смешного? Если вы врете, это нехорошо. Если машина разбилась, что тут смешного!
Вошла, постучавшись, Марья Трофимовна, моя соседка. Я у нее брал стулья — теперь она сама принесла вилки и еще пирожки с капустой. Я ведь сказал, что у меня будут гости по поводу моего рождения. Она поздравила меня и протянула кулечек леденцов. И привычно пригласила на телевизор. «Все приходите, если захочется. Будет концерт», — сказала она и вышла так же тихо, как и вошла.
— Так у вас просто день рождения? — чуть ли не возмутилась Адель. — Так бы сразу и сказали.
— Да.
— Да-а-а? — так искренне удивилась Адель, что все мы захохотали, и я вдруг ни с того ни с сего испугался, как бы Марья Трофимовна не приняла это на свой счет, на счет леденцов и пирожков. На меня находило такое, находило внезапно в самые обычные минуты — заскоками из голодного детства.
Адель дулась.
Мы танцевали. Моя настольная лампа опустила обмякшие крылья на стены. Две пары. На Светлану и Костю смотреть было необязательно. Костя был бледен. Она тоже была вся на нерве. Глаза Кости были полузакрыты.
Мы с Аделью тоже танцевали. Мы чинно ходили взад-вперед. Адели не нравилась моя комната, и я впервые вдруг понял, что моя комнатка бедна, давно не крашена и что не всякому здесь хорошо. Адель могла наговорить слишком много, и я позвал ее на кухню:
— Идем-ка сварим кофе.