Прямая речь
Шрифт:
Наш чудесный Сергей Аверинцев сказал: «Нам свойственна какая-то кружковость сознания». Я бы уточнил: мафийность. У нас все объединяются в кружки, партии… Испокон веку. В цивилизованных странах человек один. А у нас… Партия меж тем слушает да ест. Все эти организации, конечно, еще не таковы, чтобы с ними считаться. Но их ведь и на будущее не берут в расчет. Вон министр обороны поздравляет нас: желаю Вам, стало быть, дорогие друзья, счастья, здоровья и выполнять решения партии. Ребята, какой партии?
1990 г.
Сейчас
«С человеческим» лицом ли, еще с каким… Поменяйте идею, тогда и приходите к народу с разумным, добрым, вечным. Нельзя же, в самом деле, пролив море крови, тупо настаивать: мы по-прежнему верны своему выбору. Сколько вас? Ну, оставайтесь со своим выбором, мы сделаем вам резервацию внутри страны, стройте там коммунизм. А остальным дайте жить, как им хочется. Дайте им воспитывать детей, не напяливайте на них красные галстуки, не заставляйте клясться именем Ильича, может, у них другие кумиры…
1991 г.
Что касается убеждений, я просто нормальный человек. Как и большинство людей в стране, ни в какие движения не вливаюсь. Всю ущербность большевизма понимал с юных лет. Я не бунтовал, но и не был поклонником той власти. И когда я ругаю нынешнюю власть, то основываюсь на своих, сегодняшних, скверных ощущениях, а не тоскую по прежним временам.
1990 г.
Сегодняшняя власть обязана, как декларировал президент, еще не будучи президентом, отказаться от всех привилегий, за исключением, может быть, служебных машин. А что она творит? Демонстрирует, как она дистанциирована от народа, позволила своему аппарату воровать, как ни в какие времени. Ни Карамзину, ни Гоголю такое и не снилось!
Я не верю, что такой переходный период может принести в нашу жизнь нравственность. Потому что четко знаю: из бесстыдства нравственность не вырастает, а из воровства — сострадание. Разве можно, погрузив страну в такое болото, получить чистых людей? Экономические трудности перенести можно. Но когда чиновники уговаривают народ потерпеть, а сами, ни на секунду не останавливаясь, воруют, вот это уже, извините…
1991 г.
До чего же заразная штука, эта наша советская действительность, если даже новые вроде бы порядочные люди, получив власть, тут же начинают обрастать бюрократическими привычками. И вспоминается мне одна притча, в которую так не хочется верить. Умирает старый шейх, и народ ликует: вот придет новый, молодой, честный. А старый прохвост им и говорит: «Ребята, посмотрите-ка на мою кубышку, она совсем полная, а новый шейх придет с пустой».
Каждый из нас имел ожог от соприкосновения с этой властью. За короткое время чиновникам удалось так основательно дискредитировать
1990 г.
По моему глубочайшему убеждению, пока эта бывшая партийная номенклатура у власти, добра в России не будет. Вчера он работал, скажем, у Гришина, сегодня также доблестно трудится на демократической ниве. Не верю я в это! У него навыки другие — на собственный карман. А его цинизм позволяет работать на любую идею.
Опасения «вдруг коммунисты придут?» напоминает мне большевистское «только бы не было войны!» Что значит придут коммунисты? Во-первых, ежу понятно, что в прежнем своем виде они уже никогда не придут. Во-вторых, они уже вкусили деньги, многие из них в коммерческих структурах, зачем же им возвращаться в ортодоксальную казарму?
Народа нет. Это такое понятие… Вот бабка и партиец в лимузине — оба народ, и оба, увы, типичны. А мы: народ!!! И все упали на колени. Я не такой. Я считаю, что подлаживаться не следует. Пушкин, правда, сказал: искренним быть физически невозможно, можно не врать. А люди благодарны, когда им не врут, и они чувствуют это. Мы все хужеем на глазах, но надо хоть не фальшивить.
1990 г.
О себе
У каждого есть свой выбор. Был он, наверное, и у меня. Была и у меня возможность по-другому выстраивать жизнь, в том числе и личную, в каких-то ситуациях вести себя иначе, чем вел. Однако сложилось так, как сложилось. Надо этого и держаться: установленного и естественного тебе образа жизни и мысли.
В прошлом вижу самое разное. Чаще всего всякие пакости. В молодости мало думаешь, больше делаешь. Детство свое я не люблю. Не могу сказать, что оно было уж совсем безрадостное, но вспоминать не хочется.
Вообще-то я провинциал. Мои детство и юность прошли в чудном южном городке Ашхабаде. Люди там тоже южные, горячие. Поэтому драться приходилось много. Небесполезное для жизни занятие. У меня тогда странноватое амплуа было. С одной стороны, я дружил с местными газетчиками, считал себя гуманитарием, даже стихи писал, а с другой — наступал вечер и с ним его законы…