Прямо по замкнутому кругу
Шрифт:
Его, так сказать, хобби.
Даже родителям с ним скучно. А ведь отец зарабатывает меньше его.
Первый раз Панову стало стыдно за такие мысли.
А ведь еще недавно он гордился, наслаждался своим положением сильнейшего в стае (по его собственному мнению), хоть и понимал, что отец ни за что не станет уважать его лишь за то, что Андрей ездит на «Порше», а отец – на «Пежо».
Его отец зарабатывал достаточно, чтобы раз в три месяца путешествовать, ходить на концерты и в хорошие рестораны, покупать украшения и красивые вещи мачехе…
Но дело не в этом. Просто
Его отец не хотел большего. У него и так все было.
С матерью он развелся, когда Андрею перевалило за восемнадцать. Всю жизнь, с раннего детства, мать внушала сыну, что она – святая. Отец должен боготворить ее за то, что она не только работает каждый день с десяти до двух в школьной библиотеке, но еще и разогревает котлеты из кулинарии на ужин, заставляет мужа стирать белье, ходит за Андреем, пока тот пылесосит квартиру, и смотрит сериалы, чтобы потом в деталях рассказать им, почему Анна оказалась в публичном доме, а Мария вышла замуж за преступника.
Мать была убеждена, что отдала мужу и сыну всю жизнь, но отца при этом ненавидела более яростно – на Андрея она только кричала (временами и лупила ремнем), а вот для мужа приберегала сложные многоходовые интриги, целью которых было, например, разрушить его планы на рыбалку в Заполярье.
В разводе она, конечно, винила только мужа (и сына) и еще «эту потаскушку» – мачеху Андрея. Панов так и не понял, зачем ей нужен был этот брак, эта семья, если она их так ненавидела. Он только помнил, что мать очень уж сокрушалась из-за того, что не развелась раньше, пока Андрей был подростком, – тогда бы мачеха поплатилась за все воспитанием чужого ребенка, которого, кстати, очень любила.
Таких женщин Андрей еще не встречал.
Мать, ее подруги в сорок лет были грузными тетками, хоть его мама, трудно это отрицать, все еще была очень красива. Но она носила странную прическу, вдовьи наряды и не веселилась.
Мачеха же выбирала модные платья по фигуре (стройной, спортивной), надевала туфли на шпильках, все рвалась на танцы, флиртовала с друзьями Андрея (а те ее обожали), вкусно готовила, завела домработницу, не разрешала Андрею есть чеснок, если тому предстояло свидание с девушкой, и уговорила отца купить сыну мотороллер.
Андрей стеснялся этого, но вместе с отцом и мачехой он был счастлив.
А мать вышла замуж за бывшего военного, который служил в охране, закусывал водку черемшой и слушал группу «Лесоповал», пока мамаша окучивала на даче картошку.
Андрею казалось, что мать с отчимом ведут ненастоящую, карикатурную жизнь. Казалось, что вот сейчас он проснется – и все будет по-другому, они вместе посмеются над кошмаром, что приснился ему в знойный летний полдень.
В доме отца собирались интересные люди. Андрей не понимал, откуда он их берет, но там вечно ошивались журналисты, художники, известные стилисты, молодые актеры… И всем было весело, хорошо. Они с большим удовольствием приезжали к отцу и вели с ним долгие беседы в саду, за столом, у мангала.
Андрей надеялся,
Андрей вспомнил об одной встрече, которая, можно сказать, перевернула его жизнь. Одноклассник, с которым они собирались в кино, сказал, что должен отвезти что-то бабушке. На метро мальчики добрались с Преображенки до Сухаревской, дворами прошли в Уланский переулок и зашли в подъезд дома, построенного в тридцатых годах двадцатого века. В подъезде Панову не понравилось – он был темный, узкий, проходной и довольно грязный. Старый лифт визжал, как живой, отправляя их на пятый этаж.
Квартира также не произвела на Андрея большого впечатления: паркет тут по старинке натирали мастикой, мебель купили, казалось, еще до войны и повсеместно пахло едкими духами «Красная Москва».
Одноклассник зашел в гостиную (она же кабинет), Панов подтянулся за ним. Среди клубов сигаретного дыма он разглядел жилистую старушку лет семидесяти, укутанную в шелковую шаль с вышитыми розами. Седые волосы были уложены в прическу «боб» с острыми, как кинжалы, клиньями, в красных от помады губах тлел окурок «Мальборо», пальцы унизаны кольцами.
Старушка сидела за столом, на котором стояла печатная машинка, а напротив, в кресле, сутулился великий драматург. Слава драматурга была столь велика, что не поместилась бы и в Кремле, не говоря уже об этой квартире, но почему-то именно здесь тот выглядел, как школьник, только что попавший мячом в лоб главному дворовому хулигану.
– Понимаешь, Эдик, если ты всерьез намереваешься халтурить… – Она глубоко затянулась. – Если это твое выстраданное решение, то бери свои манатки и свою жалкую писанину и вали отсюда вон, пока я еще не настолько зла, чтобы дотянуться вон до той бронзовой голой бабы и треснуть тебя по голове! – отчитывала старушка Великого. – Ты соображаешь, что творишь, или уже все – забрался на другую ступень, где каждый твой пук – дар человечеству?!
– Ба, я тебе от мамы какую-то фигню принес, – подал голос внук.
– Натан, ты мне принес не фигню, а том большой энциклопедии Южакова, которым твоя мать, наверное, подпирала шкаф, потому что если бы ты хоть раз в него заглянул, то знал бы, что от Преображенской площади до Сухаревской всего двадцать минут лету, а не три дня! Ты почему во вторник не приехал, засранец? Кому Марья Ивановна пекла пирог? В наказание ты сейчас у меня сожрешь три кило простокваши вместе вот с этим двоечником! – И она ткнула пальцем в драматурга.
Драматург рассмеялся. Андрей позеленел от волнения.
– Ба, откуда у тебя простокваша? – проблеял внук.
– Я не поленюсь сходить в магазин ради такого случая, – пригрозила бабушка. – А это что за жалкое создание? – она ткнула пальцем в Андрея.
Создание раскраснелось и с трудом произнесло свое имя.
– Смотри, друг моего балбеса, вот это – Репин! – бабушка ткнула пальцем в картину на стене. – Ты в Третьяковке был?
Андрей не мог вымолвить ни слова, пока приятель не наступил ему на ногу.