Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
— Да ведь Степан писал, что сразу приедет, а уже почти три месяца миновало. То был конец августа, когда замирились, а нынче, гляди, уже ноябрь, — не успокаивалась Катерина Семеновна.
— Это точно, — уверенно проговорил, опираясь руками на дубовую палку, отец. — Степана отпустят непременно.
А Катерина Семеновна с каждым днем все дальше и дальше уходила по улице, что вела к станции… Иван же Макарович, если кто в шинели проходил мимо окна, обязательно поглядывал вслед: не завернет ли солдат во двор… вроде бы похож фигурой
В один погожий осенний день мать будто специально оделась в праздничное — и на свою улочку… Шаг за шагом, идет тихонько… Так чуть ли не до самого вокзала дошла, низко склонив голову и думая о своем.
— О чем, мама, так запечалилась?! — вдруг услыхала над самым ухом.
Вздрогнула, подняла голову и… чуть не упала от неожиданности: перед ней стоял Степан! Подхватил сын сомлевшую мать, дал напиться из солдатской фляги…
Пришла в себя, открыла глаза, улыбнулась:
— Вот я и снова на этом свете. Идем скорей домой…
Счастливый Иван Макарович отложил в сторону свои корзины и расспрашивал сына про войну. А мать не сводила с него глаз, забыла обо всем, потом вдруг подхватилась:
— Ой, батюшки, я же обед не сготовила!
В сумерки заявился Григорий. Крепко обнялись.
— А ну показывай свою медаль!
— На посулы тороваты, а на деле скуповаты, — засмеялся Степан.
— Набирайся, солдат, сил и будем продолжать «ремонтировать» мосты, — сказал Григорий.
— За мной дело не станет. Хоть сегодня…
Степан Непийвода оставил весла на крыльце, толкнул дверь в квартиру Петровского.
— Небось все деньги истратили, если уже не запираетесь? — усмехнулся он. — Здравствуйте!
— Народ честнее стал, — ответила Доменика. — Доброго здоровья!
Петровский стал одеваться.
— Ты куда опять? — спросила жена.
— На митинг пойдем, — ответил Григорий и взял с полки какие-то бумаги.
— Еще черти на кулачках дерутся, а люди спят… Кто в такую рань придет на митинг?
— Народ уже собрался — вот он! — рассмеялся Петровский и показал на Степана. — Дело в том, что из биографии Непийводы солдатчина вырвала несколько весьма важных страниц и теперь их необходимо восстановить. Пускай знает, какие мы тут завернули дела.
— Садитесь за стол и говорите хоть весь день.
— Это нам не подходит. Побеседуем в лодке на Днепре. Весла прихватил, Степан? Тогда пойдем! — И Петровский взялся за картуз. — До свиданья, женушка.
— Возьмите с собой еды. Дело делом, а есть все равно надо.
— Мы ненадолго. Проскочим в село — и назад…
Пока добрались до Днепра, начал заниматься рассвет.
— Рассказывал мне покойный дедусь, — басил Непийвода, управляясь возле лодки, — что каждый год лето выпрашивает у осени несколько дней для теплого прощания с людьми, чтобы вспоминали его добрым словом. Осень велит ветрам упасть на землю и затаиться, а тучам — уплыть вдаль и не затягивать небесную синеву.
— Какая светлая душа была у твоего деда, — сказал Григорий.
— А ведь всего-навсего обыкновенный сельский кузнец, который, казалось, ничего на свете не знал и не видел, кроме горна, наковальни да молота в своей дымной и темной кузне под горой при выезде из села…
Петровский сел на корму, Степан — на весла. Но перед тем как оттолкнуться от берега, Степан еще минуту задержался у коряги, к которой была привязана лодка. Он выпрямился во весь свой рост, расправил широкую грудь и залюбовался розовеющим краем неба на востоке.
— Мне кажется, Григорий, что для нас выпал счастливый дедовский денек.
Неторопливое течение приняло и понесло лодку. В уключины легли весла, могучий гребец, сбросив пиджак, вопрошающе взглянул на рулевого.
— Полный вперед! — скомандовал Григорий.
Вряд ли найдется на Днепре гребец сноровистей, чем Степан Непийвода. Нельзя не залюбоваться им, когда он, кидая весла назад и сам чуть не ложась на спину, широко разворачивает сильные плечи и, погрузив на нужную глубину весла, переключает всю силу на руки; лодка летит вперед, как пришпоренный горячий конь, с весел срываются водяные брызги, по обе стороны лодки кружат белые бурунчики.
Григорий, глядя на гребца, усмехается в густую черную бороду.
— А помнишь, Степан, как мы впервые встретились с тобой на Днепре?..
Все окрест окутано нежным маревом, сотканным из ночного тумана: кусты лозняка походят на копны сена, а расщепленная молнией верба у воды — на огромного медведя, который угрожающе замахнулся на людей мохнатой лапой.
И вдруг прямо нз воды показалось огромное солнце, раскрыло глаза, и мириады теплых лучей, будто ресницы солнечного ока, пронизали все вокруг, развеселили самую малую былинку, заблестели в каждой капельке росы. А веселые бурунчики, бегущие следом за лодкой, заиграли серебряными и золотыми искорками.
— Начался наш день, — задумчиво проговорил Петровский. — И в природе и в жизни. Многого мы добились. Взять хотя бы это путешествие: едем с листовкой в подпольную типографию, точно к куме в гости. А недавно сельчане обезоружили урядника и прогнали его прочь. И ничего! Начальство боится туда даже нос сунуть… Как хорошо, Степан, что ты вернулся. Сколько раз я думал о тебе и жалел, что нет тебя рядом, особенно когда мне было трудно и я нуждался в поддержке. — Григорий ласково улыбнулся давнему своему другу. — Мы все это время боролись, можно сказать, на два фронта: и против классовых врагов — буржуазии и царизма, и с противниками в самом социал-демократическом лагере, прежде всего с меньшевиками. И, конечно, с бундовцами, эсерами. Меньшевики распоясались, обнаглели, особенно после арестов большевиков, когда нас осталось немного…