Прямой эфир
Шрифт:
Он закрыл извлеченное из «Сомнамбулы», не сохраняя никаких изменений, и удалил из памяти ноутбука и самое исходный файл: всё необходимо было вернуть в изначальное состояние – на диски… в зерно…
И тут он вспомнил главное из того, что успел счастливо забыть за эти дни и ночи: эссе к сегодняшнему эфиру!
Он заварил себе крепчайший кофе и поднялся на второй этаж.
Снова с приятным изумлением почувствовал, как успокаивает карандаш, трущийся меж пальцев, расшаркивающийся по бумаге.
«Иногда, – написал он, – можно заснуть тотчас же после того, как выпил кофе. Нечасто, но – случается. Особенно на берегу
И если сон застанет вас где-нибудь посреди веерных пальм, кипарисов и камелий – что может привидеться в таком сновидении?
Знатоки уверяют, что это непременно будет нечто, прямо противоположное жгучей природе кофе.
Скажем, снег.
С нежностью скажем…»
Но здесь карандаш выскользнул из его пальцев на стол с глухим перестуком – обманывать себя более было невозможно.
Он вскочил, отчетливо понимая, что сейчас, дома, в Ораховце, ничего не сможет довести до конца: не выдержит и бросится дослушивать первое открытое послание Иосифа или распаковывать остальные диски, а потом провалится и сорвет прямой эфир.
Нужно было уехать немедленно: в Которе, на «Радио Монтенегро», в кабинете, за эти несколько часов можно будет и переключиться, и сосредоточиться, и всё завершить.
Он заставил себя переодеться, но сесть за руль побоялся и вызвал такси.
«Только бы не уснуть, – шептал он себе по дороге, слегка ослепленный солнцем, оглушенный многоцветьем и пряничным дыханием струящейся вдоль берегов, веселой толпы. – Только бы не уснуть».
Смерть бариста, или Доля ангелов
До сих пор – признаёмся – остается еще немало тех, кто предпочел бы здесь поставить точку все-таки.
И тут даже памятливые не пеняют торопливым, хотя историю следовало бы и можно было бы довести до конца, выбрав один из хорошо известных девяти способов.
Но теперь, когда тот, кого мы соглашались великодушно именовать Даном, делается с каждой минутой всё ближе, и вот-вот окажется среди нас; когда вместо увертливой анаграммы можно будет произнести, не обинуясь, его имя – теперь продолжать, как полагалось бы, почти невозможно.
Ведь это было бы равносильно тому, чтобы пересказывать сновидение в глаза видящему его сновидцу. Никто тогда не сумел бы разглядеть происходящее в воображаемом, отличить правду от вымысла, а посреди них – отделить утешение от печали.
Вот почему иногда – напоминают опытные – требуется пренебречь дарами речи.
А в данном случае – ещё и дарами Адриатики.
Историю – настаивают они – иногда нужно перестать рассказывать – уступить голосам тех, кого ничто и никогда не способно отвлечь от фактов бесспорных и событий очевидных.
Вот почему, наверное (хотя и мы знаем и видим далеко не все), нам позволяют порой слышать то, что не слышно другим: и разговор этих двоих в салоне яхты, медлительно разворачивающейся в водах Которского залива в сторону пролива Вериге. Мы – вот именно – слышим их голоса, несмотря на новейшее оборудование, защищающее салон от всяческого прослушивания, и догадываемся, разумеется, что один из говорящих над коньяком привык представляться Джаном, а второй – тот самый, кого многие и за глаза почтительно называли аль-Бунн, кажется.
То есть даже теперь, когда повествование, по-видимому, сворачивается в точку, и нельзя сказать, что лучше – медлить или поторапливаться, мы всё ещё – пока ещё – слышим:
– Что это за история, Джан? Никто ничего не в состоянии изложить связно. Какой-то коллективный бред. Скандал
– Ни то ни другое, полагаю. Скорее, странное стечение странных обстоятельств. Такое ведь тоже бывает… Несчастный случай и череда совпадений. Как вы знаете, в субботу вечером диджей Бариста… Второй Господин Бариста в прямой эфир не вышел: умер во сне за столом у себя в кабинете. Это выяснилось около восьми – в начале девятого. Примерно в это время он должен был присоединиться к работе в эфирной студии, после того как там пройдут два включения с мероприятий фестиваля: выставки камелий во дворце Пима и вернисажа во дворце Гргурина. Вовремя он не объявился, хотя до этого целый день провел на студии, со многими общался, обедал в кафе и был разве что слегка взвинчен – чуть больше обычного, по словам опрошенных. Ему стали звонить на внутренний и мобильный – бесполезно. Бросились в кабинет – дверь была заперта изнутри. Когда открыли и обнаружили тело, началась паника. Кто-то кинулся вызывать скорую, кто-то – полицию. Пытались спешно решить, как продолжать эфир: кем заменять, чем заменять, отменять ли вообще, что делать с интервью, проанонсированным через сорок пять минут… Тогда же, в первые минуты, в кабинет и протолкнулся Манн…
– Секунду… Вы абсолютно уверены, что это был несчастный случай?
– Нет никаких оснований сомневаться в этом. Остановка сердца, внезапная коронарная смерть, как выражаются медики – экспертиза подтвердила. Возможно, когда-то – курсы нейролептиков или что-то подобное, алкоголь… Но это – лишь давние, вероятные факторы риска. А так – никаких следов отравления, признаков насилия, ничего. Просто заснул прямо за столом: уронил голову на левый кулак и не проснулся. Под ладонью, среди рабочих бумаг, – примятый листок с карандашными записями, сделанными его рукой. Несколько зачеркиваний и помарок. Надо полагать, набросок очередного эссе для эфира. «Иногда можно заснуть сразу же после кофе…» И так далее. В известном смысле счастливая смерть…
– И уже вторая… Так этот Манн, вы говорите, или как его – Рихтер? Это правда – то, что мне рассказывают?
– Да. Он тоже с утра находился на радио. Теперь уже совершенно ясно – зачем. Впрочем, понятно было и до этого… Если помните, я докладывал в общих чертах… Мы были готовы в принципе, но никто, конечно, не мог ожидать ни смерти Бариста, ни того, что последовало дальше. В первые несколько минут, как я сказал, Манн… Рихтер… – словом, он ворвался в кабинет и там, похоже, совсем потерял контроль над собой, а может быть, и рассудок. Он подскочил к умершему и принялся трясти его и расталкивать, громко и отчетливо хрипя по-русски: «Вставай, сука, вставай…» Все остолбенели. Тут он как будто опомнился на миг, отпустил тело, огляделся и бросился вон, а потом заперся в мансардном кабинете. Мне сообщили почти сразу же – и я дал сигнал. Бригада Интерпола, которая должна была арестовать его после эфира, выдвинулась за ним немедленно. Пока стучали и выламывали дверь в мансарде – он орал оттуда и безостановочно матерился, а потом нырнул из окна головой вниз на мостовую. Сломал шею и умер мгновенно… Таковы факты, внешняя сторона произошедшего, если не касаться пока параллельного инцидента на концерте, который никак с этим не связан… Разумеется, никто не мог предполагать такого развития событий. Сценарий был совсем иной. Все произошло слишком внезапно…