Прямой наследник
Шрифт:
Но первым из мастеров в Москву поспел привезенный Патрикеевым из Твери Кречетников. Принял я его на бегу, пора было ехать в Ростов, но сам факт, что разговор с самим великим князем состоялся не где-нибудь, а в теремном дворце, привел в офигение не только пушкаря, но и мое окружение. Так они и таращились друг на друга в думной палате — Кречетников, нервно мявший шапку темными руками с намертво въевшимися крапинами окалины и разодетые в дорогие наряды с золотым и серебряным шитьем бояре. Ничего, привыкайте, не одними феодалами земля стоит.
— Вернусь через две недели, покамест выбирай, где пушечный двор ставить, — озадачил я гостя, —
Голтяй солидно кивнул. По-хорошему, его бы придать Кречетникову в помощь, но это уже настолько поперек всех обычаев и традиций, что однозначно взбунтуется. Значит, зайдем иначе.
— Объявите на Торгу, что тверской мастер Кречетников слово великого князя исполняет, чтоб всяко ему помогали.
Ну и поехал в Ростов с малой дружиной, нанести визит маман. Помимо Гвоздя-Патрикеева ехал с нами и Образец-Добрынский, прозванный так за необыкновенное сходство с отцом, Федор Андреичем. Звали парня, как и меня, Василием, было ему лет тринадцать и он так гордился оказанной ему честью и рвался вперед, что ехавшему с нами отцу приходилось его все время одергивать. И только когда ему доверили везти тул с допросными листами, остепенился.
Еще с нами ехал доверенный келейник Герасима с письмом к ростовскому владыке.
А я решал кадровую задачу. Суздалец мало того, что опознал лиходея, еще и неплохо показал себя при опросах, как и Чешок, но боярин вообще мужик на редкость толковый. И вот есть у меня два кандидата на роль главы сыска, но оба не годятся. Ежели я назначу Чешка, то всем все «сразу станет ясно» — сговор, траванули Юрий Дмитрича, следствие запутали, а теперь Василий Московский в благодарность Ивана Чешка приблизил.
Суздалец всем хорош, да к тому же лет на двадцать моложе, то есть его будет легче выучить кое-каким приемчикам, известным мне с банковских времен. Но он суздалец, то есть может быть связан с Шуйскими. А это слишком опасная связь, чтобы такого человека допускать к себе близко. Нелюбие у нас с суздальско-нижегородско-шуйским домом, давнее, лет сто ему и продолжаться ему еще лет двести.
Так вот и доправились до Ростова, до епископа до Ефрема. Прочел он грамотку от митрополита, пошевелил полуседыми бровями, чуть было не зачесал в потылице, но вовремя спохватился и руку с полдороги к затылку перевел на лоб и перекрестился.
В пристроенном к Устретеньскому монастырю тереме Софьи уже творился шум и гам, московские ратники всех, кто попадался под руку, вышвыривали на двор и сгоняли в угол. Там уже сидели и лежали на земле те, кто рискнул оказать сопротивление, сверкая побитыми мордами и баюкая вывернутые руки. Один так вообще успел за саблю схватиться и теперь валялся без сабли прямо посреди лужи натекшей с него крови. Простые нынче времена да суровые — попробуй вякни чего поперек сыну боярскому «при исполнении», живо клинком располосуют.
На урундуце — площадке крыльца уже не осталось никого из Софьиных и я, прыгая через ступеньку, взлетел наверх и дальше, сквозь растворявшиеся передо мной как по мановению двери, в крестовую палату, куда привели маман.
Сдала она за последний год сильно, ей и так почти шестьдесят пять лет, да тут еще любимый сынок Васенька в глушь загнал, от привычных дел отстранил, оставив только вышивальщиц да прочих мастериц. То есть была себе великая княгиня, хоть и вдовствующая, рулила почитай целой страной,
— По здорову ли... — начала маман дребезжащим старческим голосом.
— По здорову, спаси бог, — я не стал разводить политесы и сразу брякнул на стол кожаный тул с допросными листами, раскрыл и вытащил протоколы.
— Вот.
— Что это? — махнула маман ближней боярыне принять листы.
Та было сунулась вперед, но я отвел руку.
— Не стоит, — и повернулся к боярыне и стоявшей у нее за спиной чернавке, — пошли вон, с матерью говорить буду.
В слезы маман ударилсь сразу же, столо мне выкатить предъяву. Рыдала, но краешком глаза косилась — как сыночек реагирует? А я реагировал плохо, добивал ее показаниями и суздальца, и выбитыми из лиходея на дыбе, и прочими.
— Зачем? — наконец задал я главный вопрос.
— Чтобы никто не смел у тебя великий стол оспаривать! — неожиданно твердо сказала Софья.
— А Дмитрий? К нему тоже подсылала?
Маман поджала губы и отвернулась, совершенно по старушечьи вытирая глаза кончиком расшитого платка-убруса.
— А о том, что меня дядеубийцей посчитают, не подумала? Кого к Дмитрию слала, говори! — рявкнул я, не сдержавшись.
Софья зарыдала в голос, я вернулся к двери, приоткрыл и коротко потребовал воды.
К вечеру Ефрем закончил пострижение маман под именем Ефросиньи, жилье ей выделили в самом монастыре, подворье, отстроенное рядом, пошло как вклад. Челядь, приживалок, чернавок, сенных боярынь разогнали за исключением трех, согласившихся постричься вместе со своей хозяйкой. Игуменье монастыря настрого наказали пресекать всякую переписку и гостей. И в Литву к Шемяке помчался третий гонец, уже с деталями и подробностями.
На обратном пути у Переславля Добрынские свернули по свои вотчины, что на полпути к Суздалю. Мы же никак не могли миновать Троицу, посмотрели на мои экономические эксперименты и уже спокойно доехали до Москву куда, как оказалось, слухи о пострижении Софьи добрались раньше нас самих. Вот интересное дело, ни тебе телефона, ни мессенджеров с электропочтой, ни даже завалященького телеграфа, а случись чего — назавтра вся Русь знает! Чудеса, да и только.
Народ московский кланялся да шапки ломал, когда мы ехали мимо, не по обязанности, а со всем уважением — правильно князь поступил, нашел и покарал убийцу дяди, но родную кровь не казнил, а запер в монастыре. И сдается мне, что я сдал некий важный экзамен и никак больше не «Васенька».
Глава 15 — Сейчас мы будем вас убивать и грабить
Кто из многочисленных татарских царевичей пошел ополониться на Русь, я так и не понял, именем Нурдавлет, а чей он сын-брат, сам черт ногу сломит. Потомков Чингиза, кто имел право называться «царевичем» развелось как у нас князей, куда ни плюнь — непременно в титулованную особу попадешь. Тем более в нынешних раскладах, когда и собственно «царей» в Орде аж трое — Улу-Мухаммед и его противники Кичи-Мухаммед и Сеид-Ахмат. Первые двое вообще тезки, Улу и Кичи — приставки «большой» и «малый», чтобы как-то их различать.