Прятки в облаках

Алатова Тата

Пошатнувшись, Маша даже не поняла, что этот пронзительный визг принадлежит ей. Она не помнила, что ей нужно отвернуться, уйти. Не могла отвести глаз от своего мертвого лица, от развороченной груди, от кровавого месива.

Не поняла очевидного: кто-то в этом университете прямо сейчас мечтает жестоко разделаться с незаметной отличницей-зубрилкой.

Она просто орала до тех пор, пока не потеряла сознание.

Глава 02

Глава 02

Позже,

ворочаясь без сна и бесконечно проигрывая эту неловкую сцену в голове, Маша поедом грызла себя за то, что заранее не позаботилась о том, чтобы научиться достойно падать в обмороки. Вышло у нее это до крайности нелепо: она просто начала заваливаться на бок, наткнулась плечом на стену, да и сползла по ней вниз, на пол. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, а когда Маша очнулась, то первое, что увидела — это довольно потрепанные мужские кеды в метре от нее, а также не слишком чистый паркет с разводами от тряпки.

Унизительно.

Потом она услышала неразборчивое бормотание, обладавшее однако четким ритмом: Дымов заговаривал стакан воды, очевидно, — чем-то авторским. Все словесники терпеть не могли делиться своими наработками, поэтому часто достигали невероятных вершин в подобных бормотаниях. Чтобы враги, значит, не разобрали ни слова.

Кроссовки зашевелились, и перед Машей появилось лицо Дымова — спокойное и только немного озабоченное. Как будто он увидел плохо написанную контрольную, а вовсе не… Окровавленными ошметками вспыхнули отвратительные воспоминания, и Маша едва не задохнулась от омерзения.

— Пейте, — велел Дымов, сунув ей стакан. Зубы застучали по граненому стеклу, в горло торопливыми глотками влилось тепло.

— Вода нестабильна, — пролепетала Маша, как будто это было самым важным сейчас, — ее сложно правильно заговорить.

— На втором курсе все сложно, — ответил Дымов без улыбки. Его темные глаза были серьезными и внимательными.

Маша вдруг вспомнила: старший брат, Димка, Циркуля не помнил — значит, тринадцать лет назад тот еще не преподавал здесь. Зато в Сенькины студенческие годы некий Дымов уже был — тощий, до смерти испуганный, то ли практикант, то ли стажер, а то ли младший сотрудник, которого никто в грош не ставил. Маша удивлялась, разглядывая старые снимки и не узнавая в молодом растрепе привычно-насмешливого Сергея Сергеевича.

Так захотелось оказаться дома, листать с братьями альбомы, слушать их воспоминания про беззаботное университетское время, а не сидеть тут на полу с неуклюже подвернутыми ногами.

— Я все папе расскажу, — по-детски вдруг всхлипнула Маша, — он у меня знаете какой… ух!

— Кто же не знает Валерия Андреевича, его портрет висит прямо в главном холле. Я, между прочим, тоже проходил у него подготовку.

— Да ну? — не поверила Маша. Эта макаронина?

Заговоренная вода творила с ней странные штуки: неудержимо тянуло на болтовню и, — ужас! — на хихиканье. Как будто она была одной из тех пустоголовых девиц, вроде Дины Лериной, которые только и знали, что улыбались всем подряд безо всякой причины.

—

Я тоже буду висеть в холле, — заявила Маша. — Мой портрет, то есть… среди остальных двадцати, нет, десяти самых выдающихся выпускников. Туда, между прочим, Олежку тоже чуть не повесили, но он вдруг все бросил и начал делать детские игрушки.

— Олег Рябов, — нахмурился Дымов, будто перебирая в памяти вереницу своих учеников. — Продвинутая механика, верно?

— Любимчик Лаврова, — наставительно подняла палец вверх Маша, — а Лавров зверюга, между прочим!

— И никто из вашего многочисленного племени не выбрал своей специализацией лингвистику, — вздохнул Дымов.

— Сами вы… племя, — обиделась Маша. — Мы — Рябовы. У нас амбиции!

— Ну да. Помнится, не далее как две недели назад некто Константин Рябов, пятикурсник с боевки, весьма амбициозно стырил у Глебова рецепт приворота и не придумал ничего лучшего, чем использовать его на Фее-берсерке… на Инне Николаевне, то есть.

Маша о подвигах брата ничего не слышала и зашлась от смеха. Приворожить Фею-берсерка, беспощадную и мускулистую тренершу, ну надо же!

— Костик у нас бестолочь, — с нежностью признала она. — В прошлом году он…

— Вставайте уже, — перебил ее Дымов, подавая руку. — Есть же стулья, в конце концов. Еще воды?

Она помотала головой — возвращение к реальности отдалось ноющей тревогой в груди.

— Маша, — проникновенно произнес Дымов, бережно подняв ее с пола, и она насторожилась. Не привычная «Мария» и даже не «Рябова» — ох, не к добру такая внезапная фамильярность. — А давайте мы пока вашей семье ничего сообщать не будем.

Началось!

— С чего бы это, Сергей Сергеевич? — нахмурилась Маша.

— Ну мы же не знаем пока толком, что именно сегодня у менталистов бабахнуло. Может, это вообще был чей-то ночной кошмар.

— Чей? — уныло переспросила она. У репутации ее отца была и оборотная медаль: связываться с ним никому не хотелось. Проблем потом не оберешься.

Военный офицер в отставке, мастер боевых искусств, заслуженный-перезаслуженный наставник, он не отличался покладистым нравом, а уж на пенсии и вовсе стал на диво своенравным.

«Никакого удержу нет», — жаловалась мама, когда отец снова рвался кого-то там обличать и карать.

— Ну вот хотя бы вашего брата, Константина, — пожал плечами Дымов. — Или ухажера, Рябова. Или… впрочем, надо уточнить радиус воздействия.

— Нет у меня никакого ухажера, — буркнула Маша, — а Костику вообще не до меня! Он из всех братьев самый младший, балованный. У него бурная студенческая жизнь, понимаете ли, он тут берсерков привораживает, я его и не видела с начала года. С чего бы ему такую жуть представлять?

— Я обещаю, — мягко проговорил Дымов, как будто говорил с капризной воспитанницей детского сада, — что доведу ситуацию до сведения ректора и декана ментально-когнитивного факультета. Они обязательно разберутся с тем, что случилось. Но пока мы обойдемся без группы поддержки, да?