Прятки в облаках

Алатова Тата

— Ужас, — сказала она вслух. — Ужас и кошмар, никакой личной жизни…

— В случае ужаса и кошмара, — вдруг раздался голос брата Олежки, — немедленно позвони мне. Если дела совсем плохи — беги к папе.

Подпрыгнув, Маша снова обвела дикими глазами пространство под балдахином. Взгляд упал на несколько кособокую глиняную кошку, которую Олег подарил ей первого сентября.

Ах ты же!

— Я беременна, — сообщила Маша кошке, просто из вредности.

— Поздравляю, — кисло протянул Олежкин голос. — Родители будут счастливы.

Очевидно,

глиняное недоразумение реагировало на определенные слова, но никуда их не передавало, а то телефон бы уже надрывался. Просто прежде Маша сама с собой не разговаривала, вот кошка и молчала. Но стоило начаться бессоннице и другим сложностям — как семейство сразу проявило себя во всей красе.

— Мне нужны деньги, — Маше было любопытно, чему там еще Олежка кошку научил.

— Это не ко мне, — раздался быстрый ответ. — Звони Мишке, он самый богатый.

— Спасибо, братец, — язвительно проворчала Маша и щелкнула кошку по носу. — Бесплатные советы на каждый день. Бесплатные и бесполезные.

Но злиться на Олежку не получалось — у него наступили тяжелые времена. Любимчик Лаврова, блестящий студент, мальчик с многообещающим будущим бросил два года назад и универ, и вечернюю полицейскую академию и заперся от всего мира, мастеря кособокие игрушки.

Не удержавшись, Маша виновато погладила кошку.

— Все пройдет, — прошептала она. — Все станет лучше.

— У меня и так все отлично, малявка, — огрызнулась игрушка.

Ну конечно.

***

Маша подумала о завтраке в столовке, и желудок скрутило нервами. Если она и мечтала когда-нибудь о популярности, то вовсе не о такой.

Ну ничего, она знает, где найти печеньки.

Кухня в общаге благодаря девочкам с хозяйственно-бытовой выглядела по-домашнему уютной. Пестрые занавески и мятного цвета шкафчики, плетеные корзинки с выпечкой, кружевные скатерти — очень миленько.

***

Чай уже кто-то успел приготовить, ароматный, цветочный, Маше осталось только налить себе чашечку. Аринка, которая по обыкновению страдала с похмелья, варила себе пельмени, что-то бешено строча в тетради. Формулы, цифры, уравнения. Преподаватели говорили, что она математический гений. Соседи по общаге считали ее жалкой пьянчужкой. Правдой было и то, и другое.

— А-а-а, — вдруг громко закричала Арина, отчего Маша едва не подавилась печеньем, — еще и Лавров сегодня! А я тубус с чертежами посеяла… ты не знаешь, где я сегодня ночевала?

— А где ты проснулась?

— Правильно, Рябова, — обрадовалась она. — Где проснулась, там и ночевала. Логика!

Аринка поспешно унеслась. Катя Тартышева, похожая на томную ворону, посмотрела ей вслед, неодобрительно поджав губы.

— С кем только не приходится иметь дела, — удрученно провозгласила она. — Правду говорят, что общага — это школа жизни.

С этим словами она снова склонилась над своими бумажками. Длинные

черные волосы упали на тощее вытянутое лицо.

— Сунь-вынь-быстрее-сильнее… ах, чтоб вас! Какая гадость!

— Что ты делаешь? — удивилась Маша.

— Пишу творческую работу для Циркуля, чтобы он подавился, — раздраженно ответила Катя. Она училась на четвертом курсе и специализировалась на лингвистике.

— Чем тебе Циркуль не угодил?

Маше, в общем, было не особо интересно, как там к Сергею Сергеевичу Дымову относятся его студенты, но чай еще не закончился и надо было поддержать разговор.

— Он полный профан, — объявила Катя Тартышева торжественно. — Ничего не понимает. Я ему написала такое потрясающее эссе в стиле декаданса…

— В каком-каком стиле?

— В таком. Мои уста кольцу проложат путь, обеты прорастут сквозь лоно…

Маша едва не ткнулась носом в чашку, чтобы скрыть потрясенный смешок. Бедный Дымов!

— В прежние века умели ценить изящный стиль, но Циркуль сказал, что это вульгарно… Вульгарно! Вот пусть теперь получает «сунь-вынь» в качестве наговора для повышения потенции. Наверняка у него проблемы по этой части!

— У кого проблемы? — вместе с Аринкой, триумфально сжимающей в руках драгоценный тубус, появилась красотка Дина Лерина, которая, по слухам, успела оценить большую часть мальчиков-студентов. Маша в это не верила, конечно — чисто из математических соображений. По ее расчетам, выходило бы примерно по пять с половиной парней в сутки, что физически не представлялось возможным.

— У Циркуля, — пояснила Катя Тартышева.

— И ничего удивительного, — охотно согласилась Дина, — если наша ректорша и в койке командует. Раздевайтесь, Сергей Сергеевич, сейчас мы проверим ваши учебные планы… — и она захихикала.

И вот не надоедает им нести всякую чушь.

***

В этот день у Зиночки, их завхоза, кажется, было лирическое настроение. Вывалившись из общаги, Маша чуть не задохнулась от удушающего запаха полевых цветов: небольшой парк, ведущий к учебным корпусам, был усыпан фиолетовыми и белыми фиалками. Вчера здесь царила зима с пушистыми сугробами, а сегодня Маша из-за растрепанных чувств забыла поглядеть в окно. И вот теперь стояла в шубе и теплых сапогах посреди лета.

— Еще не привыкла к причудам нашей Зины? — вдруг услышала она.

Два парня — мрачный и улыбчивый — топтались у нижних ступенек общаги и неуверенно глазели на нее.

Маша мрачно стянула шубу.

— Ты Рябова, да? — спросил тот, что выглядел дружелюбнее.

— Может быть, — насупилась Маша, не ожидая ничего хорошего. Она была не из тех девушек, на которых оборачивались или с которыми знакомились ни с того ни с сего.

— А… Ну, я Власов, а это Плугов, нас Циркуль к тебе прислал. Фотку твою из личного дела показывал.

Власов! Плугов! Чокнутые менталисты, выпустившие погулять чужие мечты!