Прыщ
Шрифт:
— Начальник сказал — я сделал. Я — не я, вонища — не моя. Вот — босс, с него — и спрос.
Кубло. Княжеский двор — клубок гадюк. Вот такие… передёргивания, умолчания, недоговаривания с искажениями — постоянный элемент здешней жизни. Они в этом живут, они к этому привычные, они именно такое — понимают, предполагают и находят. Потому что — этого ищут. И даже не желая — ожидают. А мои слова:
— Я же просто пошутил! Ну, повоняло малость, пугануло чуток, но ведь без злого же умысла! Это же шутка такая!
Лепет зловредного хитрована, косящего под простодушного юнца-деревенщину из глухого захолустья.
Назад
— Слушаюсь, господин главный княжий оружничий. Собираюсь.
Доказывать, объяснять… Можно, нужно. Но — потом. Когда эмоции схлынут, ситуация устаканится. А пока… будут приняты решения. Какие-то. На основе взаимного недопонимания. И о моих мотивах — ложного представления. С этими решениями и оргвыводами нужно будет жить. Как-то. Если меня сейчас со службы вышибут… без права на повторную попытку… Акима я подставил капитально. И всё семейство: Марьяшу с Ольбегом. И всех моих людей.
Факеншит! Из-за глупой шутки! Ведь вдолбила же ещё первая жизнь: никогда не шути с иностранцами! Они же тупые! Они же шуток не понимают! И плевать, что здесь иностранец — я. Что тут я сам — иноземец, иноверец и инородец.
Коллеги-попаданцы! Не шутите на «Святой Руси»! Никаких подколок, острот, розыгрышей! Не поймут-с, не оценят-с. Но так вдарят…!
— Утро доброе. Хорошо ли спалось-почивалось?
Дверь открылась, в проёме появился главный княжий кравчий Демьян. Радостно улыбающийся. Следом за ним в оружейку просочился давешний «свистящий салоп». Будда хмуро глянул на вошедших, что-то буркнул и уставился в угол.
— Вижу-вижу, гневается наш оружничий, сердится. Гром гремит, земля дрожит, молнии сверкают. Тебя, Гаврила, дворник искал, дела у него какие-то срочные.
— Ничё. Отведу отрока к конюшему, а после к дворнику схожу.
— А зачем? Пострелёнка и я могу отвести. А то дворник сильно тебя ждёт. Чего передать-то? Конюшему?
— Ничего. Сам скажу.
— Экий ты невежливый. Гаврюшка…
— Что?!
Выражение крайнего озлобление на буддистской физиономии выглядит не только отталкивающе, но и весьма пугающе. Сочетание скуластости, оскала и прищура вызывает в памяти выражения типа: «Поганый хан Змей Тугарин». И прочие… стихийные бедствия. С чего это Будда так вызверился? Даже когда на меня смотрел — хоть и злобно, но не настолько. Это ж просто какое-то… застарелое бешенство!
А, понял! «Гаврюша» — распространённая на Руси кличка домашних животных: бычков, поросят. Видать, детская обидная дразнилка. Они же все с одного двора, с княжеского — «янычары святорусские».
Возможно, несколько десятилетий назад, толпа мальчишек на этом дворе радостно вопила: «Гаврюшка! Гаврюшка!». Пегая поросятка радостно прибегала и тыкалась пяточком в детские руки, ожидая вкусненького. А скуластый мальчонка на тощих кривых ногах, рыдал в тёмному углу и клял судьбу, наградившую его «поросячьим» именем.
Мда. Детские обиды долго вспоминаются.
Кравчий тоже скалится. Но с другим оттенком: хитрости и полного превосходства. Не понимаю почему, но у меня ощущение, что Будду опустили ниже плинтуса. Это от моей шутки такой эффект? Как интересно наблюдать за умной, насыщенной образами,
— Ладно, Ванечка. Торбу свою взял? Ну и пошли. Не будем мешать господину оружничему дела его делать.
Будда как-то протянул руку. Будто пытался меня остановить. Но я увернулся: ежели ты такой дурак, что с одного моего неловкого слова сразу меня дерьмом посчитал, то на кой хрен мне тебя слушать?
Обидел ты меня, Будда, своими подозрениями. Глупыми и необоснованными. И помочь мне в нынешней хреновой ситуации — не можешь, и не хочешь. А вот кравчий… он, конечно, сволочь. Но два предыдущих эпизода моей «святорусской» эпопеи с его участием — закончились для меня с прибылью. Ежели держать ухо востро… Может, он и теперь чего-нибудь… Потому что твоё простое «пшёл вон» — не конструктивно.
Подворье просыпалось, хотя ещё темень на дворе. Я топал за кравчим, и прикидывал — какие он может сделать мне предложения, какие я могу применить ухищрения, какие возможны ограничения…
— А куда это мы пришли, дядя Демьян? Конюший же, вроде в других хоромах сидит. Нам бы, вроде вон в ту сторону топать надо…
— Не, Ванюша, мы уже добрались.
Демьян ласково улыбнулся, взял меня за плечо и подтолкнул к двум здоровым мужикам, вышедшим на невысокое крылечко одноэтажной постройки.
— На подвес.
На какой «подвес»? Эй! Стойте! Вы чего?!
Мужички как-то очень ловко ухватили меня за руки, сдвинули на нос шапку, приложили лбом об косяк, сдёрнули торбочку, вкинули в дверь, так что я полетел носом вперёд, запнувшись об порог, снова перехватили, крутанули, вывернули руки, сдёрнули тулупчик — а как же кушак? — я же завязывал… Я ухитрился стряхнуть с головы шапку, дёрнулся, получил сразу и в поддых, и по ногам, и мешковину на лицо… взвыл от ярости, рванулся (со всех сил), ударил (аналогично), попал (хорошо), упал (больно), схлопотал в почку (аналогично), какая-то туша рухнула на спину (твою мать…!)… да так, что выбила всякое дыхание (х-ха…, аналогично)…
Меня непрерывно били, теребили, дёргали, роняли, пинали, толкали, перекидывали… Потом начали душить. Накинутой поверх мешка на голове веревкой. Но руки, почему-то, не связывали. Я пытался ударить душителя, растянуть петлю, лягнуть, освободиться, вдохнуть… потянули назад, оступился, полетел навзничь, что-то больно ударило по затылку. В плотно зажмуренных глазах поплыли цветные пятна…
Потом я смог вздохнуть.
Это было очень больно.
Это просто резало горло.
И лёгкие. И подреберье. И всё болело.
Как в подземелье у Саввушки в Киеве.
Тут сдёрнули мешок с головы. И меня начала бить крупная дрожь.
Блуждающие судороги по всему телу.
Особенно — в ногах.
Потому что похоже.
Потому что вокруг было подземелье.
Пытошный застенок.
Именно что не погреб какой: я висел на дыбе.
У меня в Пердуновке похожая есть. Сам строить помогал. Моя лучше.
— Очухался. Нут-ка, придави чуток.
— А-а-а! Бл…
Сверху, под связанные за спиной и вывернутые вверх руки был вставлен подвешенный брус. А внизу, между связанными щиколотками ног — бревно. Я стоял на цыпочках, и когда помощник палача чуть наступил на бревно — мои руки начали выворачиваться из плечей.