Прыжок леопарда
Шрифт:
Это было невероятно. Настолько невероятно, что я запаниковал. Ну, ладно подводники, эти хлопцы заточены на меня, работа у них такая, но чтобы Сергей Павлович?! Я представил себе капитана, равнодушно взирающего, как незваные гости, вопреки традициям и уставам, открыто хозяйничают в святая святых нашего СРТ и чуть не завыл.
– Что-то мне, Вовка, немного не по себе, - сказал я слабеющим голосом, - голова вроде как кружится. Ты это... проводи меня до салона.
– Голова кружится?
– встрепенулся электромеханик, -
Я довольно невежливо толкнул его в бок:
– Проводи! Так надо!
Опираясь на Вовкину руку, я покинул каюту. К месту общего сбора мы гребли, выбирая людные тропы: мимо мостика, капитанской каюты.
Еще не спустившись по трапу к пяти углам, я понял, что Стас где-то тут. Он тоже услышал наши шаги. Звучавший внизу смех оборвался. Я принялся усиленно припадать на левую ногу и повис на Орелике.
Гости курили чуть сзади и в стороне, у открытого тамбура, ведущего на главную палубу. Я спиною почувствовал острые взгляды. В них не было ни зла, ни агрессии - холодное любопытство. Что я для конторских?
– рутина. Есть дела, важнее, поинтересней. А ведь были сегодня в радиорубке, просканировали журнал, прочитали доверенности. Могли бы и насторожиться...
– Антон!
Я даже не вздрогнул.
– Анто-он!!!
– Слышь, Моркоша?
– Вовка толкнул меня локтем, - тебя, вроде, кличут.
Я настолько вошел в роль, что с трудом обернулся, обвел горизонт блуждающим взглядом. Никого не узнав, сделал "ручкой" приветственный жест. Кто-то в моем подсознании понимающе ухмыльнулся.
В салоне кипела работа. Было душно и людно. Взглянув на мою рожу, старший механик поднялся со стула и подвинул его ближе ко мне.
– Что с ним?
– удивленно спросил рыбмастер .
– Перепил, - пояснил Орелик, - с каждой минутой все больше охреневает.
Я сунул свой паспорт в чью-то протянутую ладонь и с шумом упал рядом со стулом. Сержант пограничных войск посмотрел на меня с подозрением: не наркоман ли? Уловив запашок застарелого перегара, успокоился и поставил отметку. Сразу несколько человек кинулись меня поднимать. А подняв, сопроводили в укромный угол и прислонили к стене. Там я и сидел со страждущим видом, прикрыв глаза, старательно изображая основательно "поплывшего" человека. Ничего, мол, не понимаю, не соображаю, на любые вопросы отвечаю невнятно, и невпопад. Иногда не отвечаю совсем. В глазах - единственное желание: доползти до кровати, упасть и уснуть.
Окружающее пространство тут же наполнилось гулом: всплесками мыслей, эмоций, несказанных слов. Я активировал внутренний фильтр, переключился на персоналии. Прежде всего - на Стаса. Он подоспел на шум и стоял теперь у дверей, разыскивая взглядом меня. В том, что деваться мне некуда, этот прожженный волк нисколько не сомневался. Его беспокоило, что таблетки действуют "как-то не так".
Примерно оттуда же
– Вижу, что это огнетушитель... Онищенко, посвети... а в огнетушителе что?
– Мне-то почем знать?
– недовольный голос старпома.
Ага, это таможня, досмотровая группа. Все общие территории по приходу прочесываются мастерами корабельного сыска. Общие - значит, ничьи. Если что-то найдут, никто персональной ответственности не понесет. Огнетушитель у нас в нише, на переборке, напротив каюты Виктора Аполлоновича. Значит, начинают оттуда
– Онищенко, запиши: коробок из-под спичек, а в нем две купюры по сто долларов. Чьи деньги, товарищ старший помощник?
– Американские. А чьи конкретно, мне почем знать? Может, они уже года два здесь лежат?
Ого! Кажется, таможню можно поздравить с почином. Не часто они вскрывает огнетушители. Только когда знает конкретно, что там что-то есть. Не перевелись еще в экипажах штатные стукачи. Как они, интересно, держат связь со своими работодателями, если эфир у меня под контролем?
– Антон, эй, Антон!
– чей-то локоть воткнулся мне в ребра.
– Спишь, что ли? Тебя спрашивают!
Я встрепенулся, поднял глаза.
– Оружие, боеприпасы, наркотики?
– обращаясь ко мне, переспросил представитель таможни.
– М-м-м?
– промычал я, до конца не врубаясь, что бы это могло значить? Неужто подбросили?!
– Да нет у него ничего: ни денег, ни совести, - успокоил начальство кто-то из моряков.
– Нет, - подтвердил я и снова упал на пятую точку.
– Оружие, боеприпасы, наркотики?
– опять повторил чиновник, переводя взгляд на Виктора Аполлоновича.
– Та вы шо? Откуда ж им взяться?
Реф суетится. Своими повадками, хитрым взглядом и, особенно, бородой, он смахивает на Мефистофеля.
– Почему не указано, что нет таковых?
– таможенник долго смотри в бесовские глаза, верит.
– Вот здесь, аккуратненько, возьмите и допишите!
Насколько я понял, вопрос шел по кругу. Значит, дело идет к концу. Каждый из нас имеет последний шанс "чистосердечно раскаяться". Самое время вытащить из заначки "левый" товар и "тебе ничего не будет". Все, что не отражено в декларации, с этой секунды считается контрабандой.
Если честно, трудно с нами служивым людям. В
экипаже полный интернационал. От водки и сала никто еще не отказывался и русский язык вроде бы разумеют. Но не все в полном объеме. Взять, например, Матлаба-Гурбан-Оглы - нашего матроса без класса. Он натурально спустился с гор и подался в моря с единственной целью - заработать на калым за невесту. Он с месяц назад телеграмку ей настрочил: "Минэ пирход Акурэр 27 июул". Можно представить, что такой человек может сделать с декларацией, выдаваемой в единственном экземпляре. Ведь это - бланк строгой отчетности.