Прыжок леопарда
Шрифт:
Дурдом какой-то, - думал адмирал, провожая посетителя до двери.
– Перестройка, гласность... теперь вот, экстрасенсы, ведьмаки, колдуны... Пропадает страна!
Он проводил незваного гостя до порога приемной, сдал, как положено, с рук на руки сопровождавшим того серым личностям, облегченно козырнул на прощание. Попутно успел удивиться предрасположенности человека к мимикрии. Можно, оказывается, быть совершенно невидимым, если, даже, со всех сторон, ты окружен флотскими офицерами в парадной форме, выдержанной в черных и желтых тонах.
– Под паласом они сидели, что ли?
– вслух удивился командующий, когда гости вышли
Вернувшись в свой кабинет, он долго сидел за рабочим столом, обхватив руками седую голову.
– Черт бы побрал этих гэбэшников!
– выпалил он в сердцах, - Беседовали не более часа, а устал так, будто вагон кирпичей разгрузил! И, главное, не поймешь, то ли Ваньку валяет, то ли, в самом деле, что-то серьезное...
Перевалив все, что связано с этим делом, на широкие плечи начальника особого отдела, командующий, наконец, остался один. Рука сама потянулась к рукописи, оставленной гостем на краешке рабочего стола. Через мгновение он уже скользил внимательным взглядом по волнам легкого, убегающего почерка.
Глава 2
Когда я появился на свет, дед посадил у реки в конце огорода веточку ивы. Посадил сразу после полуночи, при красном свете железнодорожного фонаря, "позыченного" для такого случая у знакомого путевого обходчика. Он знал, когда я приду в этот мир и ждал, боясь не дождаться. Целых двенадцать лет таскать в голове осколки снаряда, чуть не похоронившего его под Сталинградом - это действительно много. Даже для него, для Хранителя.
А на Земле свирепствовал месяц белояр, розоватой пеной клубился абрикосовый цвет, шел 746З-й год от Сотворения Мира. Почти сразу же пошел дождь, то, чуть утихая, то, вновь переходя в ливень. Молнии вспыхивали так часто, что напоминали рвущееся из-за туч солнце. В их свете воздушные пузырьки солдатскими касками плавали в необъятных лужах, а речка грозилась выйти из берегов.
Когда под порывами ветра упала старая яблоня, дед надел дождевик и выкопал из-под оголившихся корней бочонок дубовой клепки. Унес в дом. Изрядно хлебнув зеленой, дурманящей жидкости, выскочил на крыльцо и кричал, грозя кулаками сумасшедшему небу:
Живы еще чады Владыки Земного Мира,
Великого Властителя Велеса,
За Веру, за мощь за Его, радеющие,
Не позабывшие имя Его!
У ветра спросят:
Что вы есть?
– рысичи!
Что ваша слава?
– в кудрях шелом!
Что ваша воля?
– радость в бою!
Что в вашем сердце?
– имя Его!
***
Я родился в стране вулканов, где в ежесекундной борьбе изнемогают все четыре стихии. Возможно, это они терзали мою неокрепшую психику приступами необъяснимой болезни. Ни с того ни с сего, чаще всего пасмурным днем, в голове раздавался звон, повышающийся до визга. Легкие переполнялись кислородом настолько, что невозможно становилось дышать. И я не дышал, а вибрировал телом в такт этому звону. Откуда-то, из черной холодной бездны, нарастал огромный огненный шар. Накатывался, как возмездие, застилая собой горизонт, потом - подминая все сущее. Я сжимался в маленький, пораженный ужасом дрожащий комочек. Крик застревал в горле, пот
Приступы случались все чаще. Врачи разводили руками, выслушивая рассказы взрослых о внешних симптомах болезни. Меня же никто ни о чем не спрашивал. Да я ничего и не сумел бы объяснить. Весь этот ужас существовал где-то за гранью моего понимания.
Последним пришел старичок в белом халате - профессор из военного госпиталя. Он долго меня прослушивал, простукивал молоточком, вглядывался в зрачки.
– Увозите его с полуострова, - сказал он отцу, - поменяйте ребенку климат и природа свое возьмет. Только это и может помочь.
Вот тогда, наконец, родители вняли неоднократным увещеваниям деда: дети, мол, воспримут грехи и слабости наши, и "щадя их, держи в отдалении".
Это было незабываемое путешествие. Через всю страну я был препровожден в маленький южный городок и, в определенные звездами сроки, ступил на порог дома, которому суждено было стать отчим.
Первое же лето буквально ошеломило жарой. Этот зеленый, припорошенный пылью мир, существовал под знаком всепроницающего солнца и света в моей душе. Я бегал в трусах, босиком, по мягким прохладным "дорожкам", играл в "казанки" с соседскими пацанами, ловил пескарей на "хватку", и сильно страдал от ожогов. Кожа облазила клочьями. Но вечером возвращался с дежурства дед и снимал боль: проведет ладонями над спиной - и хоть снова на улицу.
Кажется, я полюбил его еще до того, как впервые увидел. Он отвечал тем же, но обращался со мной, как со взрослым, равным себе. А еще, потихонечку, исподволь, учил понимать суть.
– Тошка, - говаривал дед, когда мы сидели вдвоем в зарослях виноградника, и пили холодный компот, - а ну-ка представь, что ты бабочка.
Я закрывал глаза и старательно прислушивался к внутренним ощущениям. Все мысли улетучивались. Оставались лишь плещущее через край, ни с чем несравнимое счастье полета и железная сила инстинкта, влекущая в этот полет.
Не знаю, как все это выглядело со стороны, но, возвращая меня в реальность, дед оставался доволен.
– Когда-то, - пускался он в поучительные рассуждения, - все рысичи сызмальства, учились подражать животным, птицам, растениям. Чтобы лучше их понимать. Чтобы легче было охотиться, различать лечебные травы...
– А людям?
– перебивал я, - другим людям тоже, наверное, подражали?
– Только воинам чужого, враждебного племени. Потому их и брали в полон, даже если не было толмача, понимавшего новый язык. А как иначе составишь представление о целом народе: на что способны, в чем сила, в чем слабость, как на сечу идут, не дрогнут ли? Если да, то в какой момент? Есть ли уязвимые места в тактике, индивидуальной подготовке?
– И мы всех их потом побеждали?
– заряжался я воинской гордостью.
– Мы до сих пор не поняты, а значит, непобедимы. Потомки племени рысичей утратили Звездные Знания, но они до сих пор славятся "непредсказуемой русской душой". Да, мы Иваны, не помнящие родства, зовущие "мамой" сиротскую корку хлеба. Мы нация с усеченным, тысячи раз переписанным прошлым. Но даже в таком, исковерканном виде, это прошлое подавляет. Заставляет бояться и ненавидеть. Наша Троица - пот, кровь, да неволя. Наши святцы - история войн на своей территории. Одни нас хотели покорить, чтобы понять, другие - понять, чтобы покорить.