«Прыжок на юг»

Стрелков Виктор

Но вот торопливо и тяжело зазвучали шаги...

Человек вышел из-за угла, в руках чемодан — не очень большой, но, видимо, тяжелый; человек сильно кособочился и тяжело ступал.

Возле калитки дома № 46 он остановился, поставил чемодан, потом слабо щелкнул металл, и человек исчез во дворе. Калитка беззвучно закрылась.

Но не успела потревоженная тишина занять свои прежние позиции, как новые звуки вспугнули ее.

Длинная легковая машина промчалась по улице, ныряя на проточенных ручьями канавах, и остановилась на углу. Из нее вышли четверо и молча,

быстро пошли к дому № 46.

Двое подошли к калитке, двое, обогнув дом, вошли во двор, на который выходил задний забор савосинского двора.

Один из приехавших постучал в калитку. В доме — ни шороха. Тишина.

Приехавшие переглянулись.

— Придется через забор, — тихо сказал один. Второй молча кивнул. Он нагнулся и, поустойчивей расставив ноги, стал к калитке, как это делают мальчишки, играющие в «козла».

Но в этот момент во дворе скрипнула дверь и чуть сипловатый голос спросил:

— Кто там?

— Откройте! Милиция, — ответил один.

— В чем дело?

— Откройте, объясним.

— Сейчас. Оденусь... — Тихо скрипнула дверь

И вдруг в глубине двора что-то слегка треснуло, потом глухо упала какая-то тяжесть... Властный голос крикнул: «Ложись».

Потом послышался топот многих ног, сухой треск выстрела, будто кто-то рванул пополам кусок клеенки.

Через несколько минут из-за угла вышли три человека. Впереди шел, руки назад, Савосин, за ним — приехавшие.

Пришлось перелезть через забор, открыть калитку.

— Обыск, товарищ капитан? — спросил один из приехавших у темноволосого коренастого капитана.

— Обождите. Может быть, не будем играть, Савосин? — спросил Громов.

— Играть? — прокуренная скобка распрямилась, обнажив крупные желтоватые зубы. — Вы лихой, капитан. Остудите пыл. — Глаза «цветовода» глянули на Громова со свирепой насмешкой.

— Где передатчик? — спокойно спросил Громов.

— Какой передатчик? — Савосин ухмыльнулся.

— Тот, который работал на волне 37,5 м.

— Вы, капитан, ошиблись адресом.

— Вот как! — Громов улыбнулся и, обращаясь к сотрудникам, приказал: — Произведите обыск!

Через полчаса оперативная группа Комитета госбезопасности покинула осиротевший дом, увозя Савосина и коротковолновый портативный радиопередатчик, обнаруженный в клумбе с подъемным верхом, над которой невинной белизной красовались пышные хризантемы.

Рядовая история

— Ты сегодня прямо жених! — протягивая Глазунову руку, сказал Протасов.

— Завтра еду! — Глазунов хлопнул его по плечу.

— Ну, слава аллаху! А то ты уже так изождался, что и брат не узнает. Скажет: что это за святые мощи прибыли.

— Брат меня в любом случае не узнает, — с теплой грустью тихо сказал Глазунов.

— Это почему же? Пластическая операция? Неуплата долгов? — Протасов засмеялся.

— Я разве тебе не рассказывал? — Глазунов удивленно поднял брови.

— О чем?

— Свою семейную историю.

— Нет, Расскажи, Петя, только, погоди, не на улице.

Пойдем-ка вон туда, на призывный свет аргоновой рекламы.

В ресторане, просматривая меню, Протасов спросил:

— Ты будешь что-нибудь?

— Нет, я недавно обедал.

Протасов позвал официантку.

— Бутылочку «Шампанского» и апельсинов.

Сдирая сочную кожуру с большого апельсина, Протасов сказал:

— Ну, Петя, ты меня закапканил обещанной историей, рассказывай!

— Рядовая история, — начал Глазунов. — Родился я в Волоколамске. Отец работал слесарем-котельщиком в депо, мать не работала. После родов мать долго болела, а потом не могла больше иметь детей, так говорили врачи. Но в тридцать третьем появился у меня брат Колька. А мне тогда уже 15 было. Отец умер перед войной от рака печени. Учился я в это время в институте. Пришлось бросить. Поступил механиком в гараж. Потом сорок первый. 16 июля из дверей теплушки последний раз помахал матери рукой.

Колька стоял рядом с матерью в штанишках с помочами и шмыгал носом. Вот когда я его последний раз видел. Был он тогда, как стручок болгарского перца... — Глазунов замолчал, отпил несколько глотков вина, глаза его смотрели мимо Протасова.

— Потом, — словно проснувшись, продолжал Глазунов, — швыряло меня с фронта на фронт — служил в бомбардировочной авиации стрелком-радистом. Получил от матери несколько писем, а в октябре пришло последнее — от соседей. В наш дом попала бомба. Мать откопали соседи, похоронили, а Колька уцелел — стоял в это время в очереди за хлебом. После оккупации пытался я разыскать его, но он как в воду канул. И вдруг спустя 18 лет получаю от него письмо. Оказывается, наши, отступая, увезли его с собой, сдали в детприемник в Москве, потом долго странствовал он по детдомам, а теперь... — Глазунов достал бумажник, вынул из него фотокарточку, протянул Протасову: — Видишь, какой?

Молодой широкоплечий старший лейтенант весело смотрел на Протасова. Он был не похож на Глазунова.

— Ну как, есть сходство с тем болгарским стручком, которого ты запомнил? — спросил Протасов.

— Очень слабое. Я, скорее, сердцем его чувствую, чем глазами.

— Ну, а ты ему послал свою? — спросил Протасов, возвращая карточку.

— Нет, к случаю — не оказалось, а теперь сам еду. Так даже интересней.

— Да, война много хитрых узлов завязала, — растягивая слова, сказал Протасов. — Не одного живого до сих пор, как покойника, оплакивают. Ну, Петя, давай выпьем за все, что хорошо кончается! За вашу встречу. — Они чокнулись, выпили до дна.

Заиграл джаз. Протасов задумчиво разминал сигарету, на его лицо наползала легкая тень. С каким-то ожесточением или отчаянием чиркнул спичкой, затянулся дымом глубоко, жадно.

— Ты что засентябрил, Гриша?

— Так... — неопределенно ответил Протасов. — Ты вот что, Петя, запиши-ка мой хабаровский адрес. Может, сведет еще жизнь...

— Ну что ты, в самом деле, размокропогодился! — с укоризной сказал Глазунов.

— Домой, что ли, ехать? — задумчиво сказал Протасов. — И там — один черт...