Прыжок в ледяное отчаяние
Шрифт:
— Да подавись ты этим крабом.
— Спасибо, — бодро ответил муж, макнул руки в миску с лимонной водой и стал тщательно вытирать их салфеткой:
— Не слышишь? Любимая твоя песня? Лиза! Оглохла? «Хей, Джуд» битловскую поют…
Олег встал и решительно потянул жену за руку. Он предпринял попытку растормошить ее, вовлечь в трясущуюся и обжимающуюся толпу. Лиза любила и умела танцевать. Завладев вниманием этих обгоревших до мяса соотечественников, она почувствует себя в центре внимания — неотразимой победительницей.
— Не трогай меня, ублюдок! — она вновь замахнулась прямой рукой, чтобы ударить наотмашь, с силой, но Олег, перехватив ее кисть, вывернул руку.
— Пусти! — в ход пошли каблуки — тонкие шпильки, которыми женщина пыталась лягаться.
— Чокнутая!! — взвыл от боли Стрижов. Лиза попала ему по голени.
— Ты что, друг, с дамой так некрасиво обходишься? — Низкий голос раздался над самым ухом Стрижова.
Перед супругами стоял круглый, улыбчивый господин к штанах капри красного цвета и в тон им холщовой рубахе.
— Не вмешивайтесь в супружеские беседы, — Олег легко толкнул рукой сердобольного рыцаря.
— Какие супруги?! Тоже мне — муж, объелся груш! — делано расхохоталась Лиза.
Олег никогда не видел свою милую, покладистую жену ТАКОЙ. Она походила характером на бессловесного ручного папеньку. От мамы ей, как казалось, достался только отблеск эффектной внешности. Впрочем, гены вдруг дали себя знать, и это обескураживало Стрижова. Конечно, он был страшно виноват. Ситуация лишь поначалу выглядела комично. Увы, в фарс перевести эту глупость не получалось. Не получалось! Разрази этих баб гром небесный!
— Потанцуем?! — Лиза уложила свои тонкие руки на плечи борову в красном, одарив его сказочной улыбкой.
Мужичок не растерялся, скривив губешки, чмокнул Лизу в ладошку, которую она не намеревалась отнимать от мягких плеч заступника.
Пара, обнявшись, стала томно ломаться под звуки сказочной песни, которую с того вечера Стрижов мысленно внес в завещание в качестве персонального похоронного марша. Когда руки «красного» подобрались к пышной гипюровой юбке жены, Олег направился к барной стойке. На третьей порции виски его кто-то хлопнул по плечу:
— Мужик! Умей проигрывать! Угощение за мой счет! Текилу, брат, троим, — скомандовал толстяк-разлучник бармену, обнимая Лизу, которая сардоническим взором и ведьминой улыбкой будто бросала смертельный вызов своему подлому мужу.
Олег вдруг почувствовал усталое равнодушие. «Да гори оно все синим пламенем…» Текилу выпил не без удовольствия, пьяно ощерился, клоунски поклонился парочке и отправился в свой номер. Через десять минут его, рухнувшего поперек кровати и впавшего в забытье, тормошила Лиза:
— Подонок! Ты оставил меня с этим павианом! Ты решил, что гаденький адюльтер сравняет нас. Какой же ты мелкий и примитивненький.
— Лиза, что мне нужно сделать, чтобы ты успокоилась? Я виноват, гадок, жалок, грешен. Я исчадие ада, и я должен… что? Набить морду по этому поводу выбранному тобой колбаснику-оптовику в брюках капри?! — Олег лежал и яростно тер руками лицо, желая лишь одного — забытья. На десять, а лучше — двенадцать часов.
— Да! Конечно! Набить, защитить! Сражаться за меня! Ревновать, любя! Когда любят — ревнуют, страдают, пытаются вернуть человека. — Жена стояла перед Олегом, униженно склонившись.
Муж опустил руки, скользнул по Лизе взглядом, презрительно дернул оторвавшуюся лямку ее топа.
— Он разорвал твою одежду. Гадость…
— А ты растоптал нашу с матерью жизнь! — крикнула срывающимся голосом Лиза, падая на колени.
— Да кто вас топтал?! — Олег вскочил, схватил бутылку минералки с тумбочки, сделал два глотка и скривился. Он терпеть не мог воду с газом. С газом пили в семье Сверчковых-Михайловых.
— Маменька твоя любит поклонение и объятия — я позволил себе мелкое заигрывание. Ну да — поцеловал небрежно. По-родственному. И все! Нет ничего и быть не может. — Олег сел на кровать спиной к жене, которая все стояла по ту сторону на коленях с искаженным страшным лицом. Он не мог выдержать ее взгляда.
Лиза поднялась, сглотнула слезы по-детски громко. Сказала низким, не своим голосом:
— Не смей мне врать. Ты был с ней. Я знаю это и без доказательств. Я видела ЕЕ взгляд!
Она схватила пашмину с кресла, накинула ее на плечи и метнулась к двери.
— И я… убью тебя… — сказала тихо, выбегая из номера.
Он не бросился за ней, не удержал. Он курил и бессильно ходил по номеру. «Пусть немного, самую малость, остынет. Да, чуть позже я найду ее. Обниму, начну целовать, дорву этот проклятый топ. Я возьму ее прямо там, на пляже. Она будет орать и извиваться. Я вымолю это чертово прощение и скажу, что люблю, нуждаюсь… Что я ей скажу — неважно. Она сама будет умолять и биться. Она будет кричать «Еще!», требуя любви, и так будет всегда».
Он вышел из гостиницы под звездно-нарисованное небо, в густой воздух, пропитанный острым запахом роз, корицы, яблока и еще чего-то сладко-пряного, неуловимого, что дарит крымской ночи особый жар. Цикады надрывались, перебивая стрекотанием звуки музыки и застольного гула, которые неслись из бара. Олег пошел вперед, к тропинке, ведущей к морю. Фонари кончились сразу же за гостиничным заборчиком. Стрижов остановился, закрутил головой. «Она пошла к морю, наверняка — к морю. Две одержимые водой утки — дочка и мать. И еще одна подрастает…» Три силуэта стремительно приближались к Олегу со стороны моря.