Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
Когда вы на нас напали, я долго думал, где найти свое место в этой войне. Я инженер — мог стать танкистом или летчиком. Но избрал другой путь. Я владею немецким языком, и это стало моим оружием в борьбе против вас.
Граф слушал Кузнецова, как преступник слушает обвинительное заключение. Куда девалось его высокомерие, его гонор и фанатизм? Он казался перепуганным кроликом.
Кузнецов закончил. Граф посмотрел на него опустошенным взором:
— Сдаюсь, господин обер… нет, простите, господин партизан. Спрашивайте, что вас интересует…
Николай Иванович долго разговаривал с гитлеровцем — сначала на немецком языке, а
Но важнейшим результатом этой операции было то, что Николай Иванович блестяще выдержал экзамен на офицера гитлеровского вермахта.
— Теперь, хлопцы, вместе поедем в Ровно, — радовался он, — обер-лейтенант Пауль Зиберт получил путевку в жизнь.
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
Наконец-то нам всем разрешили обосноваться в Ровно: Кузнецову в роли обер-лейтенанта Пауля Зиберта, Коле Приходько — как его кучеру, мне — как переводчику, Николаю Струтинскому и Михаилу Шевчуку — как лицам, прислуживающим немецкому офицеру. Это и была наша разведывательная группа, возглавляемая Николаем Ивановичем.
В Ровно у нас нашлось много друзей. Настоящие советские патриоты, они ненавидели захватчиков и охотно помогали нам в борьбе против них.
Я всегда с благодарностью вспоминаю Ивана Тарасовича Приходько — старшего брата нашего Геркулеса. Еще во время панской Польши Иван женился на дочери немецкого колониста, оставшегося на Ровенщине после первой мировой войны. Софья (так звали жену Ивана) была очень порядочным человеком и хорошей хозяйкой. Когда пришли гитлеровцы и начали выдавать выходцам из Германии документы фольксдойче, Софья и не думала хлопотать об этом. Но Иван решил, что неплохо было бы «онемечиться», и зарегистрировал жену в гебитскомиссариате. А вместе с ней и сам пролез в наследники немецких бауэров. Так в Ровно появился новый фольксдойче — Иоганн Тарасович Приходько.
Впервые к Ивану мы пришли с его младшим братом Колей осенью сорок второго года. Он встретил нас приветливо, хорошо угостил, даже не поинтересовавшись, откуда мы пришли и что собираемся делать в городе. Но Коля сам сразу же после завтрака открыл брату карты:
— Вот что, Иван. Таиться от тебя не станем. Мы с приятелем — партизаны, месяц назад прилетели из Москвы, и здесь у нас дел по горло. Каких — сам понимаешь.
— А ты не шутишь? — не поверил Иван. — Немцы ежедневно сбивают сотни советских самолетов, как же вам удалось так просто прилететь сюда? Тут что-то не то.
— Нет, это не шутка. Вот посмотри газету и сам убедишься, что мы действительно прибыли из советской столицы.
Коля вытащил из кармана аккуратно сложенный номер «Правды», развернул его и положил на стол перед Иваном. Но газета не убедила Приходько-старшего.
— Это не доказательство, — сказал он. — За месяц «Правда» могла сюда попасть и другим путем.
— Тогда смотри, — не выдержал Коля и бросил на стол новенький наган. — Этого тебе мало? Вот еще гранаты, — он опорожнил
Иван Тарасович спокойно взял одну из гранат, внимательно осмотрел ее со всех сторон, потом вторую, третью… Покрутил в руках мой ТТ, отыскал номер, дату выпуска — 1942 и, ничего не сказав, отдал нам оружие.
— Ну и что? — спросил Коля.
— Шут вас знает, может, и правда из Москвы. Только мне кажется, что нечего вам тут делать. Лучше давайте, хлопцы, ваши игрушки, мы их продадим, выручим хорошие деньги, а вы устроитесь на нашу «Сухорувку»… Зачем вам голову морочить с этими партизанами?
Помните, Иван Тарасович, этот разговор? Помните, как вы уговаривали нас отказаться от борьбы и зажить тихой, спокойной жизнью? Может, на вас повлияли хвастливые слова геббельсовской пропаганды о том, что большевики уже окончательно разбиты, что все экономические центры России заняты немецкими войсками, и поэтому вам в самый разгар войны, осенью сорок второго года, трудно было поверить нам. Парашютисты? Из Москвы? Да еще бороться с гитлеровцами здесь, в Ровно, в «столице» Украины, где помещается резиденция самого гаулейтера Коха, кишащей агентами гестапо и всяких других тайных служб? Не такие ли мысли роились тогда в вашей голове, дорогой Иван Тарасович? Но вы всегда были умным человеком и не дали себя одурманить ядом фашистской пропаганды. Вы согласились побывать в нашем отряде, даже выписали себе, как фольксдойче, в гебитскомиссариате, командировочное удостоверение «для проведения немецкой агитации в селах» и направились с нами в Сарненские леса. Тут вы увидели наших друзей-десантников, вооруженных новенькими автоматами и ручными пулеметами, наших командиров в военной форме, радистов, которые, растянув кабель по лесу, выстукивали что-то на специальных аппаратах, вы познакомились с жизнерадостными, отчаянными ребятами, разговаривали с Николаем Ивановичем Кузнецовым и Дмитрием Николаевичем Медведевым, и пелена, закрывавшая ваши глаза, спала навсегда. Помните, как вы сказали тогда Медведеву:
— Я все понял. Мне очень нравится ваша фирма (так и сказали «фирма»). Что я должен делать?
— Помогать партизанам — брату и этим ребятам, — ответил командир, указывая на Николая Ивановича и нас.
Так вы, Иван Тарасович, стали нашим верным помощником. И когда теперь приходится мне встречаться со своими боевыми друзьями — Николаем Струтинским, Михаилом Шевчуком и другими медведевцами, когда мы вспоминаем события более чем двадцатилетней давности, мы всегда с благодарностью говорим о вас и вашей Софье, которые дали нам приют в своем доме на Цвинтарной, 6 и вместе с нами приближали время победы советского народа над немецко-фашистскими захватчиками.
Мы вспоминаем теплым словом и Казимира Иосифовича Домбровского — верного друга Казика, небольшое жилище которого с первых же дней нашего пребывания в Ровно служило надежным убежищем Николаю Ивановичу Кузнецову и всем нам.
Здоровье Казика было плохим, у него была больная нога, и поэтому он нигде не мог устроиться на работу. В тесной квартирке по улице Гарной, 20 он устроил шорную мастерскую и зарабатывал там жалкие гроши на содержание жены и мальчика. Дом, где жил Домбровский, был настолько непривлекательным и бедным, что Кузнецов среди бела дня не мог зайти туда — это могло вызвать подозрение соседей.