Прыжок в небо
Шрифт:
– Ладно, дед, давай ты мне про медведей потом расскажешь. Я же к вам не на один день приехал. Ты лучше скажи: бабушка где? В больнице? Что с ней?
При упоминании о бабушке, Тимофей Петрович сразу как-то затих, положил свои натруженные морщинистые руки на колени. Озорство, искрами летящее из его добрых глаз, вдруг бесследно исчезло, взгляд затуманился. Дед перекрестился, вздохнул:
– Прибрал Господь мою Валюшу. Почитай уж неделю как вдовствую.
– Дед, я…
– Не надо, Митька. Мы с тобой скоро на могилку к ней пойдём, вот ты сам ей все слова и скажешь, – дед опять тяжело вздохнул. –
Димка не знал, что ответить деду. Он представления не имел, за что мать могла сердиться на бабушку. Вероятнее всего, это были какие-то старые обиды, но в его присутствии дома, эти темы никогда не обсуждались. Со Светкой они тоже ни разу не затрагивали семейные отношения. Сам он в деревне бывал только однажды, в малолетстве. Был он тогда настолько мал, что и не вспомнить ему про ту поездку, про «чучело косолапое» в стоптанных ботиночках, каким он тогда и являлся. Да и бабу Валю он видел только на фотографии, а деда Тимофея узнал по голосу, благо, что неделю назад с ним по телефону разговаривал. Зато частым гостем у деда с бабкой была Светка. Она, каждый раз по окончании учебного года, собирала небольшой рюкзачок и уезжала в сторону гор.
– У нас со Светкой беда, дед. В больничке она.
– Что приключилось с моей Веточкой? – дед встрепенулся.
– Она… – Димка напряжённо думал, как бы помягче рассказать деду о случившемся. Не мог он взять и вывалить перед стариком весь ворох грязного семейного белья. Не хотел Димка, чтобы и без того уставший от неприятностей дед, вникал в их разборки и дрязги.
– Жива и, слава Богу. Поправится, приедет, вот сама всё и расскажет о том, как ей болелось. Вот только нехорошо, что бабушку в последний путь не проводила. Но Валюша её простит, Веточка, же не специально заболела, – Тимофей Петрович хлопнул по коленкам и оживился. – Хватит кукситься! Как там в сказке? Надо поначалу гостя спать уложить, потом обкормить, и только потом пытать. Так?
– То есть, ты мне предлагаешь спать лечь? – рассмеялся Димка, – Ну, ты дед даёшь!
– Ещё чего, спать! – Тимофей Петрович подбоченился. – Это так с гостями надо обходиться. А ты? Какой ты гость? Я тебя хозяином назначаю, первым после себя. Понял, чучело косолапое? Так что давай, одежду свою парадную скидавай, а то замажешь. Надевай чего-нибудь домашнее, и будем с тобой обед готовить. Картоху чистить могёшь?
Димка сначала пожал плечами, потом что-то промычал. Надевая на себя тренировочные штаны и футболку, он наконец-то промолвил:
– Ну, не так чтобы…
– Вот и ладненько. Знать с голоду не помрём. Ты только глазки получше выковыривай. Я, когда вижу варёную картоху с глазками, то мне такое чудится! Представляю, будто бы изнутри у неё клопы повылезали и за мной подглядывают.
– Фу, дед, – скукожился Димка.
– Не фукай, профукаешь. Ишь ты, чучело косолапое, не нравится ему, когда дед душу перед ним изливает. Фукает он, понимаешь ли, – Тимофей Петрович достал из старинного буфета два ножа. Тот, что был поменьше, протянул внуку, большой оставил для себя. – Ну что, наперегонки махнём?
– Нет, так не честно будет, – сразу же запротестовал Димка. – У тебя нож вон какой здоровенный. Прямо не нож, а
– А зачем её мыть? – удивился дед. – Потом, когда будет голенькая, тогда и помоем. Ты-то, поди, моешься нагишом, или в одежде?
Димка не стал спорить с дедом. Зажал в кулаке нож, в другую руку взял самую большую картошку, и начал строгать в направлении «от себя». Довольно крупные куски кожуры полетели в разные стороны. Тимофей Петрович сначала хмыкнул, потом тоненько захихикал, после сумел-таки взять себя в руки и командным голосом протрубил:
– Отставить, чучело косолапое! Ты так всю картоху на куски перерубишь, нам с тобой есть нечего будет. Гляди сюды: ножичек заводим под самую её шкурочку, на чуток, на полкончика, и тянем его к себе. Ага?
– Ага, – кивнул Димка и поднял глаза на деда. – Ноу проблем, дед!
Он снова взял картошку и нож. С видом знатока аккуратно врезался в картофелину и дёрнул «на себя». Ойкнул, из порезанного пальца показалась кровь.
– Тьфу ты, ну ты, – сплюнул Тимофей Петрович, – хреновый из тебя, Митька повар получается. С этого моменту назначаю тебя раненым бойцом. Так, сейчас я тебе перевязку делать буду.
Дед вытер руки о полотенце, висевшее на крючке рядом со столом, и принялся копаться в ящике буфета. Вытаскивая одну за другой разные баночки и пузырёчки, он время от времени чертыхался, повторял «тьфу ты» и бурчал что-то себе под нос. Наконец, он таки обнаружил маленькую коричневую ёмкость с нужным снадобьем, выпрямился в рост, с грохотом задвинул ящик на место и лицо его просияло:
– Сейчас замажем твою дырку вот этой мазью, завтра утром поглядишь и удивишься.
– Чему удивлюсь? – осторожно поинтересовался Димка. – Что так быстро зарастёт?
– Куда там, зарастёт… – дед хитро прищурился. – Рука отвалится. Я ведь точно не знаю та ли это мазь, которой твоя бабушка всех лечила.
– Дед, а может не надо экспериментов? Или хотя бы йод поищи, а? Ну ведь йод-то должен быть?
– Палец подставляй, чучело косолапое! – командовал Тимофей Петрович. – Валюша моя никакой химии не доверяла, лечила всех исключительно своими спецсредствами.
– Ой-ой-ой, щиплет-то как, – Димка начал дуть на рану.
– Это тебе картоха мстит, за то, что ты к ней не с той стороны подкрался, – ёрничал дед.
Спустя несколько минут Димка сидел на стуле с туго забинтованным пальцем и поглядывал, как Тимофей Петрович ловко чистит картошку. Бася примостилась на подоконнике и наблюдала, как соседская курица Пеструшка тянет земляного червя. Червь оказался длинным и несговорчивым, никак не хотел сдаваться. Как только Пеструшка выпускала его из клюва, чтобы лапой подкопать земли, червяк тут же ополовинивался, глубже зарываясь в мягкую взрыхлённую курицей землю. Пеструшка снова хватала его, снова тянула. Тут с громким лаем из-за угла появился Шарик. Курица отпустила свою добычу, замешкалась. Когда же собачья угроза пронеслась мимо, червяка и след простыл. Димке показалось, что Бася улыбнулась нерасторопности курицы, в её коротком «мр-мя» он ясно услышал осуждение: «Вот растяпа. От меня не сбежал бы». С поднятым кверху хвостом и гордым видом, кошка спрыгнула с подоконника и направилась к двери.