Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе
Шрифт:
Проснувшись на рассвете, я никак не мог припомнить, как я уснул. Я понимал, что в светлое время дня нужно быть предельно осторожным. Иди медленно, сказал я себе. Уходи в сторону от приближающихся машин, избегай любых встреч, сойди с шоссе, но ни в коем случае не заходи на частную землю. До города было еще километров десять — тринадцать.
Я шел около часа по проселочной дороге параллельно главному шоссе, когда услышал позади себя стук копыт — фермерская телега. Я поднял руку и увидел фермера, человека лет пятидесяти с худым небритым лицом. Он затормозил
— Далеко ли до города?
— Полчаса, — ответил он.
Я нашел эту новость сногсшибательной, но решил, что его представления о времени и расстояниях несколько смещены. Он сказал, что едет туда же, и предложил подвезти меня. Я с радостью запрыгнул в телегу и сел впереди, рядом с ним.
Лошадь двигалась в своем собственном неторопливом темпе, и примерно через час мы добрались до города, обменявшись по пути лишь несколькими словами. Фермер направлялся на городской рынок. Было уже почти половина восьмого. Мы находились недалеко от квартиры дяди и тети.
Придя к ним, я увидел, что дверь не заперта. Дядя Сэм, ожидая мое возвращение и ни секунды в нем не сомневаясь, держал дверь незапертой. Я вошел и увидел его — сильный как всегда, но на красивом лице видны следы усталости. Он крепко обнял меня.
— Я же говорил тебе, — крикнул он тете Мине. — Я знал это!
Тетя Мина лежала в кровати с компрессом на лбу. В квартире чувствовался запах уксуса. Компресс был пропитан разведенным уксусом — старое домашнее средство от сильной головной боли. Мина выглядела измученной. У нее почти не было сил говорить.
Я вспомнил о ее склонности к драматизации и постарался сохранить спокойствие. Наконец она храбро улыбнулась, кивнула и подмигнула глазом, не закрытым компрессом. Когда я приблизился к постели, она протянула мне руку и я поцеловал ее.
— Я же говорил тебе, — повторил дядя Сэм. — Если он смог переплыть реку, на суше у него не может быть проблем.
Не отпуская рук тети Мины, я склонился и прижался к ним губами. Потом, когда, повернувшись, я собрался отойти от кровати, она тихо прошептала:
— Ты сделал это. Ты сделал это. Твой дядя был прав.
Она опять уснула, а мы с дядей Сэмом пошли на кухню попить кофе. Я спросил у него, как он нашел меня на вокзале и откуда он узнал о моем аресте.
— Это неважно, — ответил он. — А как тебе понравился мой знак с кепкой?
— Ты видишь, это сработало, — сказал я.
Мы были очень горды собой. Арест, полагаю, был просто результатом выборочного контроля, сказал дядя. Хозяин кафе знал тех жандармов, которые увели меня, и сказал, что оба они вполне добродушные парни. Было несложно выяснить место моего заключения, и дядя узнал, что я буду доставлен к французской границе. Поэтому он решил пойти с утра пораньше на станцию и там ждать моего появления.
Однако наша радость была омрачена: один знакомый сообщил в Эзра-Комитет о моем аресте. Теперь, после моего возвращения, люди из комитета были обеспокоены тем, что своим присутствием я подвергаю опасности своих родных. Итак, было необходимо
Той же ночью меня отвезли в еврейскую семью, которая предоставляла кров проезжающим беженцам. Жандармерия не имела оснований искать меня там — по их мнению, я находился во Франции. Тем временем комитет пытался организовать мой переезд в Бельгию.
В этом доме я не спрашивал имен и не называл свое. Принимая горячую ванну, я не мог вспомнить, когда в последний раз наслаждался такой роскошью. На следующее утро за завтраком я обнаружил небольшую группу людей, которые волей случая оказались вместе. Нас было человек десять. Все мы были евреями, пытающимися уйти от своей судьбы. Среди нас находились два ребенка и два ортодоксальных еврея.
В доме была огромная веранда, уютная гостиная с мягкими креслами, камин и еще одна большая комната. Люди встречались в фойе. Я не имел ни малейшего представления, как долго я пробуду здесь. Мне строго приказали: не сметь выходить из дома.
Как-то раз пришел дядя Сэм и принес мне одежду. Он спросил, нужна ли мне обувь. Нет, ответил я, у меня есть еще одна пара в чемодане у Хайнца, который в Трире ждет от меня сигнала.
Позже, в этот же день, к нам присоединилась еще одна женщина из Германии — среднего возраста, дородная и седая. Было заметно, что зубной протез у нее плохо подогнан: он щелкал во время разговора.
В тот вечер был Шаббат и нас накормили особенно вкусно. В Вене еду на Шаббат готовила мама. Наверное, они с Генни как раз сейчас зажигают свечи. Я не знал, кто готовил здесь, но мне захотелось написать маме и рассказать ей о том, какой замечательный у нас был ужин. Она очень обрадуется, узнав, что я хорошо питаюсь.
В воскресенье, шестого ноября, дядя и тетя пришли вместе и принесли мне коричневые ботинки, не новые, но в очень хорошем состоянии. Это был настоящий сюрприз! Я снял свою обувь, в надежде, что на воздухе она наконец-то просохнет. Сауэр все еще чувствовался в ней.
Вскоре я начал ощущать тревогу и ограниченность свободы передвижения. Наконец в понедельник нас ознакомили с планами нашего переезда. В ночь на четверг нас переправят в Бельгию. Подробности нам сообщат позже. Переходы границ нужно было организовать и провести в тайне, не привлекая внимания.
После обеда ко мне зашел дядя Сэм, и я поделился с ним новостями. Бельгия — хорошая страна, сказал он, открытая для беженцев. Он сказал, что напишет моей маме и сообщит, что я свяжусь с ней во время своей следующей остановки, не указывая, разумеется, места моего возможного пребывания. Между тем мы все еще не получили от мамы ответ на открытку, посланную неделю назад. Мрачные мысли лезли мне в голову.
Следующий день я провел в гостиной, беседуя с другими обитателями дома. Откуда ты? Как ты здесь оказался? Все истории были похожи одна на другую: нацисты, бегство, отчаяние, боязнь за детей, борьба со временем. Как будто снова и снова проигрывалась одна и та же пластинка, менялись только имена.